Третье яблоко Ньютона - Елена Котова

— Я не хочу обсуждать эти темы. Это моя частная жизнь и не имеет отношения к работе в банке. Все цифры бонусов, долгов и ипотек на формулярах раскрыты. Если бы Департаменту комплайенса в этих цифрах было что-то не ясно, они могли бы спросить об этом в рабочем порядке. У них было для этого достаточно времени за годы моей работы. Давайте говорить предметно о моих конкретных нарушениях.

— А мы о них и говорим. Вы же знаете, что ежегодно вы обязаны во внутрибанковских формулярах раскрывать именно эти, как вы выразились, «частные» бонусы, долги, ипотеки.

— Я только что сказала, что они там отражены…

— В ваших формулярах много путаных и противоречивых записей. Вот в одном формуляре вы показываете, что у вас два кредита, а в формуляре следующего года указываете на один.

— Потому что второй был погашен в предыдущем году.

— У вас есть подтверждающие документы?

— Конечно, мой банк может дать мне соответствующую справку.

— Получить ее было бы в ваших интересах. И представить нам.

— Хорошо, вы ее получите. Но мне кажется, что мы с вами опять идем по кругу. Давайте все же вернемся к основополагающим принципам проведения интервью официальных лиц этого банка, которые предусмотрены процедурами. Вы, Ричард, обязаны мне сформулировать хоть сколь-либо конкретные обвинения или подозрения. Они могут вырастать из фактов, из жалоб, из чего-то конкретного. А моя обязанность — прокомментировать эти факты или жалобы. Я не могу комментировать ничего, пока это «ничего» не сформулировано. Вы все-таки ведете inquiry, опрос, а не investigation, следствие. Мне ничего не останется сделать, как пожаловаться руководству банка.

— Это ваше право. Но вы теряете дорогое для вас время, которое могли бы использовать для того, чтобы рассказать нам всю правду, дать нам возможность сделать благоприятные для вас выводы. Ведете себя конфронтационно, не хотите с нами сотрудничать, угрожаете жалобами… Мы это тоже фиксируем. Вот, например, скажите нам, знаком ли вам человек по имени Артем Шестопалов?

— Конечно, это мой бывший сосед в Москве, а теперь он часто приезжает в Лондон.

— Как бы вы охарактеризовали свою связь с этим человеком?

— Послушайте, я возражаю против слова «связь». Это мой приятель, я вам уже это объяснила. Я считаю неправомерным обсуждать моих приятелей, соседей, друзей и так далее. Вы что, расследуете мои отношения с Артемом? Нет? Тогда почему вы о них спрашиваете?

— Значит, вы отказываетесь отвечать на вопрос о том, что вас связывает с Артемом Шестопаловым? Вы платили ему деньги?

— Нет.

— А вот у нас есть сведения, что вскоре после переезда в Лондон вы выписали ему чек на тысячу фунтов.

— Это было связано с тем, что по приезде в Лондон я жила больше месяца в его квартире, пока искала постоянное жилье.

— Значит, вы опять сказали неправду и опять взяли тут же свои слова назад под давлением неоспоримых фактов.

— Тысяча фунтов, которые я перевела Артему, лишь подтверждает, что мы приятели. Он сделал мне любезность, предложив пожить в его квартире, которой в тот период сам не пользовался. Он отказывался за это брать деньги, но мне казалось неприличным пользоваться квартирой задаром. Поэтому тысяча фунтов за полтора месяца — это просто жест признательности. Это не коммерческие отношения.

— Он не хотел с вас брать деньги. Что же он хотел получить взамен оказанной услуги? Вы обещали ему лоббировать его проекты в банке? Он поэтому сдал вам квартиру почти бесплатно?

— Ричард, я не хочу больше вести разговор в таком духе. Можете считать, что я устала или что хотите. Сформулируйте мне, какие у вас еще есть ко мне вопросы, я их запишу, обдумаю вечером и отвечу на них завтра.

Они еще препирались где-то около получаса. Шуберт и его коллега то начинали диктовать ей список вопросов, то прерывались и просили прокомментировать какие-то ее черновые записи. Предъявляли ей для объяснения какие-то древние счета за ремонт ее квартиры в Лондоне, требовали объяснить, почему она оплачивала ремонт в квартире со счета своей компании — если это, конечно, был действительно ремонт. Варя продолжала настаивать на том, что разговор надо упорядочить, но разговор не упорядочивался, а только разрастался как дымное облако ее неосязаемой вины. Он был как вязкая тина, в которой невозможно найти точку опоры, поставить ногу и двигаться дальше.

В шесть она наконец развязалась с шубертовской компанией и, заскочив на секунду в офис для ободрения личного состава, вылетела из банка пулей, как и накануне, с протянутой навстречу кэбам рукой.

Здание, в котором работал ее новый юрист, было не в пример скромнее дворца Мартина. Ее проводили на четвертый этаж, усадили в переговорную. Через пару минут вошел высокий темноволосый, сероглазый, с тонкими чертами лица и располагающей улыбкой мужчина, показавшийся Варе очень молодым, моложе сорока.

Еще не было восьми, когда Мэтью вышел из подъезда дома Грейс. Ясное сентябрьское утро, над Лондоном прозрачные облака, которые в буквальном смысле слова парили в бледно-голубом небе. Он свернул за угол, подождал с минуту, пока не показался кэб, махнул рукой. Сев, стал просматривать почту, скопившуюся за ночь. На экране телефона высветился звонок:

— Мэтт, это Джереми. How are you doing, guy?

— Fine, thank you, terribly busy, but that’s normal.

— Мой партнер, Мартин, попросил меня одной дамой заняться, но я под завязку занят, хочу тебя попросить.

— У меня столько всего, что не переварить. Мы же не то, что вы в DLA. Это у вас уголовных адвокатов подкармливают коммерческие. А у нас маленький уголовный бутик, нас только ноги кормят. Сам знаешь, у нас у каждого клиентов больше, чем стоило бы по-хорошему.

— Мэтт, это особенное дело. Я бы и сам взялся, но, правда, не могу. К тому же эта женщина от Мартина пришла, не хотелось бы направлять ее к первому встречному. Ты же у нас самый лучший.

— Джереми, я уже сказал, у меня под завязку.

— Мэтт, она русская, дело с международным размахом. Как раз по тебе. Мартин ее знает много лет, говорит, вполне smart. У нее в Инвестбанке корпоративное расследование, там работы-то всего — ее консультировать, пока оно идет. Ни допросов, ни поездок в тюрьму, ни судов. Ты в топ-десятке, ты обаятельный, чуткий. Ну что тебе стоит? Кстати, знаешь, кого прислали ее допрашивать? Твоего заклятого друга Шуберта!

— Корпоративное расследование, на которое вызывают из Вашингтона следователя? Бывшего главного фэбээровца по белым воротничкам? А чего она натворила?

— Откуда я знаю! Мартин тоже особо не разбирался. Так, договорились?

— Ладно, присылай.

Мэтью позвонил по телефону, оставленному приятелем, наговорил сообщение на автоответчик и занялся делами. К обеду, когда он уже почти забыл об утреннем разговоре, раздался звонок. Женский голос на неплохом английском невнятно и путано объяснял в целом тривиальную ситуацию. Баба что-то с кем-то не поделила, вот ее и мордуют. Был бы криминал, передали бы сразу в полицию, сами мараться не стали бы. Значит, разбираются по внутренним процедурам, но при этом зачем-то привезли Шуберта. Мэтью становилось интересно.

Ближе к семи ресепшн доложил, что к нему пришел «visitor». Мэтью захватил блокнот и спустился в переговорную. В комнате сидела растрепанная женщина под пятьдесят со скорбным выражением лица. Мэтью видел такое выражение по шесть раз в году все последние двадцать лет. Женщина пила чай, а свой скарб разложила по всему офису. Типично русская тетка, что толпами ходят с кошелками по «Хэрродсу»: Мэтью отметил, что сумка, как водится у русских, Louis Vuitton, а на неряшливо брошенном на стул пальто с вывернутым наизнанку рукавом нашит лейбл Dolce&Gabbana. Удивительное дело, насколько русские любят покупать все одинаковое, платят totally insane money только за бренды и в результате все ходят, как в униформе, — за километр видно, что русские. Мэтью отбросил эти ненужные мысли и настроился на душевный профессиональный разговор.

— Ну что, Варвара, отбились? Теперь рассказывайте мне все спокойно, с самого начала и по порядку.

Мэтью внимательно слушал сбивчивый рассказ женщины о событиях последних суток ее жизни. Отключался от ее эмоциональных отступлений, записывал факты, переспрашивал, уточнял. Женщина нервничала и все пыталась объяснить ему что-то, чего, по ее мнению, Мэтью не понимал. Мэтью не понимал только появления Шуберта, все остальное было тривиально. Это объяснение он найдет позже, а пока его дело — составить из путаного рассказа ясную канву и поддержать женщину, чтобы она собралась и включила мозги. Если они у нее есть. Возможно, она и smart, как с чужих слов сказал утром Джереми, но Мэтью пока этого не заметил. Собственно, ему это все равно. У него бывали всякие клиенты, умные, неумные… Раз взялся, надо работать.

— Варя, — так вас правильно называть, да? — вы попали в серьезную ситуацию, и необходимо, чтобы вы это хорошо понимали. Все это — типичный Шуберт. Я с ним пару раз сталкивался на кейсах других моих клиентов. Он следователь, прокурор. И он не вел с вами собеседования, вы правильно это оценили. Это его стандартный перекрестный допрос, он пытался вас запутать, подловить на неточностях, обратить каждое ваше слово против вас. Подобным он занимался всю жизнь, он ничего другого не умеет делать. Я очень удивлен, что ваш банк пригласил именно его. Здесь есть какая-то подоплека, несомненно. Но сейчас не стоит на это отвлекаться, у нас будет время обсудить все подробно, с самого начала. Ведь начало — это не вчера, когда вы получили то самое письмо. И, возможно, даже раньше, чем этот человек, — Мэтью заглянул в свои записи, — Сериков, написал на вас жалобу. Мы не знаем, где начало. Об этом у нас тоже будет время поговорить потом. Сейчас главное, чтобы вы поняли, что Шуберт лихорадочно ищет любые факты, слова, записи, которые вам можно инкриминировать. Он заточен только на это. Вот, например, его вопрос про… — он опять заглянул в свой блокнот, — человека, в чьей квартире вы жили. Это типично легкий вопрос, который задают после вашего заявления, что вы не согласны с методом ведения допроса. Шуберт считает, что вы, услышав легкий вопрос, обрадуетесь и ответите. И вы именно это и делаете, как же иначе. Вы ведь обычный нормальный человек, вам скрывать нечего, в вопросе нет подвоха. Пока нет! С вами не было адвоката, который понимал бы технику допроса Шуберта. Шуберт тут же цепляется к вашим словам, вы уже оправдываетесь, он вас путает дальше, создавая картину, будто это вы путаетесь, меняете свои показания, что-то недоговариваете. Он рассчитывал, что, как только вы окончательно запутаетесь, он задаст вам какой-то, по его мнению, «трудный» вопрос, вы на него не захотите ответить. А ведь еще минуту назад охотно говорили о своем приятеле. Это покажет ему, что тут-то и находится болезненная точка, что в этом направлении надо дальше копать.