Король Яяти - Вишну Кхандекар

Я распрямился.

Алака медленно сказала:

— Я принадлежу другому, принц.

Губы ее подрагивали.

Запинаясь, ища слова, прерывая свою речь долгими вздохами, Алака рассказала, как ей жилось в те годы, что я ее не видел. Я пытался было остановить ее, но тщетно — Алака не обращала внимания ни на меня, ни даже на свое мокрое сари и волосы!

Алаку выдала замуж ее тетушка. Подыскала ей в мужья молодого, привлекательного, зажиточного крестьянина. Только после свадьбы узнала Алака о тайном пороке мужа: о том, что он безнадежный картежник. Вдобавок его ближайший друг занимался колдовством.

Началось с того, что муж решил повезти Алаку на ярмарку в близлежащую деревню. Друг, конечно же, поехал с ними. На ярмарке муж Алаки сразу же уселся за карты, проиграл все, с чем приехал, остался еще должен и насилу убежал с Алакой и другом. С того дня муж Алаки жил одной надеждой: что с помощью колдовства отыграется и опять разбогатеет. А другу было не до того: он мечтал научиться превращать людей в животных. В ослов, в баранов, в собак. И все твердил, что цель близка, что недостает ему лишь особых трав и корней для колдовского зелья. Муж с другом скитались по горам и по лесам, ища один травы, другой — секрет удачи в игре. Алака безропотно плелась за ними. Как было ей роптать, когда муж пригрозил, что позволит другу обратить ее в собаку, если не будет подчиняться! Не просто пригрозил — они с другом разложили костер, стали жечь какие-то корешки и читать мантры… Алака им в ноги повалилась, умоляя пощадить ее, не отнимать человеческий облик!

Но и тем не кончились ее злоключения.

Несколько дней назад муж проиграл Алаку в карты случайно встреченному на дороге человеку. Тот с жадным предвкушением разглядывал свой выигрыш. Алака, улучив миг, скользнула в кусты и убежала. Ее преследовали, но ей удалось скрыться.

Алака днем бродила по лесам, ночами старалась найти хоть какое-нибудь укрытие, питалась дикими плодами и ягодами, пока, обезумевшая и ослабевшая, не решилась покончить с собой.

Слушая Алаку, нелегкую и дикую историю ее замужества, я думал о том, как беспомощен человек перед жестокостью жизни.

Солнце село, мир потускнел. Стараясь ободрить несчастную Алаку, я ласково провел рукой по ее мокрым волосам:

— Все это позади, сейчас я с тобой, Алака. Ты же моя…

— Я не ваша, принц! Я принадлежу другому! — Алака сбросила мою руку.

— Моя сестра, Алака. Разве не вспоен я молоком твоей матери? Ты мне сестра…

Какой силой обладает искренняя нежность! Алака расцвела в улыбке, будто в гаснущий светильник подлили свежего масла.

Ночь стремительно опускалась на землю. Нам не следовало долее оставаться в лесу, а Алаку нужно было поскорее переодеть в сухое — ее уже била дрожь.

Последний солнечный луч неожиданно вырвался из-за холма и бросил золотой блик на волосы Алаки. Я впервые заметил, что они отливают золотом.

…Среди ночи меня разбудило прикосновение к моим ногам. Я вскочил — светильник еле мерцал, но и в его тусклом свете я разглядел, что у моего ложа стоит Алака.

— Что случилось?

Алака не могла выговорить и слова: стояла, трясясь от ужаса, и плакала. Усадив Алаку на мое ложе, я, как ребенка, гладил ее по спине и волосам, говорил ей разные пустяки, чтобы она пришла в себя. Вдруг мне почудилось, будто тень мелькнула перед входом в шатер, но когда я поднял голову, никого не было.

Алака постепенно успокоилась. Ей приснился страшный сон: будто муж нашел ее, потащил на вершину скалы и пытался столкнуть вниз… В страхе прибежала она в мой шатер.

Влетевшая из ночи бабочка загасила светильник. Мы с Алакой сидели, взявшись за руки, как дети, и слушали мерные шаги часового.

Я думал, что на следующую ночь Алака больше не придет, но она пришла, опять дрожа от ужаса — снова страшный сон с картежниками и колдунами. Правда, в этот раз Алаке еще привиделось, будто к ее ложу подкрался призрак Мандара. Призрак тянулся поцеловать ее в губы, но исчез, едва она шевельнулась.

Я приказал постелить Алаке в моем шатре, но держать переднюю полу откинутой, чтобы Алака могла видеть — нас охраняет часовой. К тому же я надеялся, что не брошу тень на доброе имя Алаки, если все будет на виду.

Понемногу Алака стала приходить в себя после того, что ей пришлось пережить, и страшные сны все реже пугали ее по ночам.

Вспоминая те времена, я до мелочей восстанавливаю в памяти обратный путь к Хастинапуре — ни единого раза не испытал я влечения к Алаке, даже когда по ночам мы с ней сидели, сплетя руки, на одном ложе. Алака доверилась мне, и доверчивость волновала меня сильней, чем ее прелесть. Видя, как спокойно она спит, я чувствовал себя счастливым — более счастливым, по-другому счастливым, чем если бы она лежала в моих объятиях.

Как быстро пролетели те дни! Не знаю, так и не узнал, чем наделил бог женщину, когда сотворял мир, но помню, как присутствие Алаки создавало удивительную гармонию всех моих чувств и были они созвучны Вселенной. Будь я поэтом, я попытался бы рассказать в стихах не о любви — о самозабвенной нежности.

Они миновали — дни невинного счастья. Двадцать миль осталось нам до Хастинапуры. Мандар спросил позволения отправиться вперед с вестью о нашем возвращении, чтобы столица успела приготовиться к встрече. Я согласился, хотя в глубине души понимал, что никакая пышность встречи не сравнится с радостью в глазах матери, с нежностью взгляда Алаки.

В Хастинапуру мы вступали поздно вечером.

Я рассказал матери о том, какие удивительные обстоятельства свели нас с Алакой, и поручил ее материнскому попечению.

После трапезы я сразу же отправился к себе, подумав, что мать спросит меня про Яти утром. Но нет, она молчала. Как видно, не-сбывшаяся надежда на то, что я вернусь с братом, таким тяжелым камнем легла ей на сердце, что мать не желала даже упоминать о ней. Что в жизни горше умерших надежд?

Мне сразу же пришлось заняться делами, главный министр пришел с отчетом, министр двора нуждался в моем согласии на подготовку к коронации… Пришли приветствовать меня Мадхав и Тарака. Я велел кликнуть Алаку, чтобы она угостила девочку сластями, но с подносом вошла незнакомая мне прислужница.

Только за вечерней трапезой нашел я время спросить мать:

— Почему не видно Алаку? Где она?

Мать словно не расслышала вопроса. Я повторил.

— Яяти, ты король Хастинапуры. Тебе пристало думать о принцессах, а не о прислуге!

Голос матери был безразличен, она не сердилась, не укоряла, но от ее слов еда сразу утратила свой вкус.

После трапезы мать пригласила меня в свои покои.

— Твоя Алака, — сказала мать, — доживает последние минуты жизни.

Мне показалось, что я ослышался.

— Что такое?

— Мы приходим в жизнь одним путем, но уйти из жизни можно многими.

— Почему мне раньше не сказали? Где придворный лекарь?!

— В его услугах нет нужды. Король Хастинапуры должен ставить честь и долг превыше всего.

С неожиданной яростью мать повернулась всем телом ко мне.

— Ты отлично развлекся в походе! Во дворце же ты будешь вести себя как подобает королю! В твое отсутствие я удалила из Ашокавана Мукулику и предупредила ее: если она появится в Хастинапуре, это будет стоить ей жизни! Я не забыла, как тебе нездоровилось! Была бы здесь Мукулика, ты бы и сейчас объявил, что болен, что хочешь отдохнуть…

Я пристыженно опустил голову.

— Твой отец умирал, а ты думал только о том, чтоб поскорее оказаться в постели со служанкой!

Откуда мать знает?.. Ах вот в чем дело: когда главный министр послал за мной подземным ходом Мандара, Мукулика стояла у моего ложа, а мне и в голову не пришло услать ее, прежде чем открыть потайную дверь!

Я никак не мог собраться с мыслями… Мерзавец Мандар! Зачем он рассказал матери? На что рассчитывал?

Я готов был поведать матери без малейшей утайки обо всем, что пережил в Ашокаване, но стыд мешал мне. Как можно говорить с матерью о таких вещах? И не поверит она мне, подумает, что это лишь увертки…

— Ты не виноват. Это моя карма. И твоя кровь — ты весь в отца. Сколько я выстрадала из-за него! Я молилась, надеялась, что сын не заставит меня мучиться, так нет же!

Мать замолчала, знаком приказав мне следовать за ней. Я догадался, что в ее покоях тоже есть потайная дверца в подземный ход, но спрашивать я ни о чем не решался.

Мы шли недолго и остановились у дверцы какого-то чулана. Ее охранял свирепого вида стражник.

Мать повернулась ко мне.

— Войди. Но на десять минут, не больше.

Я шагнул, но ее рука меня остановила.

— Принц!

Мать называет меня принцем?

— Помните, принц. Вы скоро взойдете на престол. Стоит королю пожелать, и каждую ночь новая красавица будет делить с ним ложе.

Мать ушла. Стражник отпер замок.

В душной полутьме чулана ничего нельзя было рассмотреть вначале, но постепенно глаза мои привыкли, и я увидел в углу Алаку — на корточках, голова повисла между колея. Я бросился к ней, но она будто не слышала меня. Я в ужасе схватил ее за плечо, повернул лицом к себе — невидящий взгляд, полуоткрытый рот…