От сессии до сессии (СИ) - Горбачева Вероника Вячеславовна

— Спасибо, Тим. Ты настоящий друг.

С этими словами я, наконец, подсаживаюсь к столу.

*** 5.3

«Хочешь сказку? — мурлычет он. Тарахтит, как настоящий домашний котяра, с той лишь разницей, что залёг не у меня на коленках, он там не уместился бы, а в кресле рядом с моей кроватью. Потолок в небольшой спаленке, которую мне предложили, скошен и уходит углом вверх, по крыше стучит дождь, но на обустроенном уютном чердаке сухо, тепло, покойно… Да, именно так, по-старинному, от слова «покой». Ровно, не чадя, не прыгая, светит огонёк масляной лампы, оставленной на столе возле круглого оконца. От одной из подушек исходит слабый аромат мелиссы и лаванды.

— Расскажи, — сонно отзываюсь я. — Погоди, дай спрошу, пока помню: что это вообще за место? Это Гайя или какой-то другой мир? В Тардисбурге сейчас зима, в Террасе — осень; пусть южная, поздняя, но осень. А здесь, похоже, всё ещё лето. Как так?

«Маленькая долинау в гор-рах… — охотно поясняет Тим-Тим. — Южнее Терраса. Гор-ры со всех стор-рон, кольцоум. Горячее озероу и ключи. Нет холодных ветр-ров — гор-ры не пускают. Оттого и лето».

— А в долине есть люди?

«Малоу. Тут… вр-роде как заповедник. Разные водятся. Единор-роги, луговые феи, дриады… Несколько домоув, таких, как мой, поставили себе люди… Маги на покое. Далеко др-руг от др-руга, не мешают. Уважают одиночествоу».

— Это хорошо.

Не удержавшись, зеваю. Шум дождя, выпитое горячее молоко с мёдом, тёплая постель — всё располагает к долгожданному сну. Да ещё и…

Фыркнув от удовольствия, да просто от хорошего настроения, напоминаю:

— Ты обещал сказку? Это не шуточки?

Явно довольный, котяра потягивается, прогнувшись, выпускает и впускает когти и вдруг ловко вспрыгивает на спинку кресла. Как оно не опрокидывается — не знаю; вероятно, основание специально утяжелено, чтобы не кувыркалось, когда вот такая тушка громоздится на самую верхотуру. Раскрыв пасть, Тим-Тим выдыхает туманное облако — и вот уже отодвигаются ситцевые занавески в цветочек.

Вместо окна — большущее фарфоровое блюдо, по которому, умудряясь не соскальзывать, катается по кругу румяное яблочко. А за ним мелькают мультяшные пейзажи, лиса, ворующая петуха, бегущий за ней кот… Расхохотавшись, сажусь в кровати.

— Тим-Тимыч, хватит дурака валять! Что я, маленькая, что ли? Или ты опять припомнил наши сказки?

«Агау!»

Он перепрыгивает на стол, ближе к окну. Кресло содрогается, но выдерживает толчок его лап. Стол принимает ношу мужественно, не прогнувшись. Ударом лапы наш красавец сбивает наливное яблочко на пол, и, не обращая больше на него внимания, снова дует.

«Блюдечко», окутавшись золотистым туманом, сменяется чем-то вроде зеркала.

«Тогда сказкау для взрослых! — важно объявляет кот. — Готова? Может, даже страшнаяу!»

Нет, к тому, что в зеркале покажутся вдруг распахнутые двери семейного склепа Торресов, я как-то не готова. Молча прижимаю к груди одеяло. Это что?

«Ну-у же… — мягко говорит Тим-Тим, и в его мурлыканье слышатся новые, незнакомые мне интонации. Взрослые. — Неужеули тебе самой не хочется узнать, чем там дело закончилось? Ты же не заснёшь спокойноу! Или опять пустишься бр-родить во сне, и какой тогда, к мышам, отдых? Давай же, посмотр-рим!»

Он прав. Как бы ни хотелось мне забыть пережитое, отрешиться от обид, послать всё лесом… не могу. Я должна знать, что и как там без меня произошло.

Кресло услужливо разворачивается к окну-зеркалу. Эх, чего уж там! Выскочив из постели и прихватив с собой одеяло (как дитя малое, для храбрости!), устраиваюсь на сиденье с ногами.

— Погоди, Тим, а как так получается? Здесь уже ночь, а там, я смотрю, вечер едва начался?

«Тут, в Долине Магов, своё вр-ремяу. Бежит, как хочет. Вер-рнее, подстр-раивается под обитателей. А-а, не мор-рочь себе голову, давай смотреть. Запускаю!»

[1] История Егорушки изложена в самом начале третьей книги Сороковника, а ещё — в Эпилоге.

[2] Стихи Алана Милна. Да-да, того самого, папы Винни-Пуха.

Глава 6

Отдалённый уголок парка Эль Торреса на первый взгляд тих и спокоен. И пуст, на второй взгляд. Несмотря на то, что где-то, в другой его части, полно гостей, ждущих начала праздника.

Семейные склепы некромантов устраиваются подальше от живых отнюдь не из страха перед покойниками, а из подчёркнутого уважения к… Назовём это «личным пространством» последних. Местом, которое душа предка может навестить, не удаляясь от стен, подпитывающих её временную призрачную оболочку, полюбоваться оставленным миром, возможно — ответить на вопросы наследников или передать весточку живым. На своей территории призраки чрезвычайно сильны; но могущество их недолго, поскольку сил на поддержку видимого облика уходит немерено. Душа соткана из особо тонкой материи, ей трудно удерживать более плотную субстанцию. Гармонично взаимодействует она лишь с телом, полученным когда-то при рождении; да и то лишь в том случае, если Морана даст на то согласие. А та не слишком щедра на такие подарки.

Поэтому-то из числа Торресов, ушедших в мир иной, лишь двоим довелось вернуться в телесном, полном и долговременном, так сказать, воплощении. В первом случае из-за нелепой и незапланированной в Книге Судеб гибели одного из да Гама срывался поединок чести, а на весь род падало тяжкое проклятье. Естественно, Алехандро дель Торрес, правнук Командора, воскреснув, победил в магической дуэли, несмотря на почтенный возраст, и отвёл от семьи катастрофу. После чего послонялся немного по городу, нагляделся на шарахающихся от него обывателей — в то время Террас ещё не был городом некромантов — плюнул… да и отправился в странствия по мирам. Года три спустя, после одной из славных баталий с нечистью, его прах вторично упокоился в семейном склепе, на этот раз мирно и навсегда, ибо никакой филактерии Алехандро больше не оставил, разъяснив в завещании, что и не надо, что в мире Мораны его ждёт ещё уйма интересного. А земная жизнь — этап, наконец, пройденный, и впадать… вернее, возвращаться в детство у него вряд ли наступит охота. «Дальше и вперёд, я иду дальше и вперёд», — заявил он, вторично перешагивая порог смерти как всего лишь очередную ступеньку крайне интересного бытия.

Второй, Ромарио дель Торрес, пятнадцати лет от роду, вернулся к жизни, благодаря стараниям юной возлюбленной, шагнувшей за грань вслед за ним. Она выторговала у Мораны его жизнь в обмен на свою. Богиня растрогалась. Как многие жестокосердные существа, она иногда бывала сентиментальной, а потому, поддавшись сиюминутному порыву, отпустила пару, поклявшись при этом, что ни один из влюблённых, решившихся ради своей половины шагнуть в Царство Мёртвых, не получит от неё отказа.

Впрочем, позже добавила: если, разумеется, доброволец пройдёт назначенное ею испытание. Докажет, что достоин её милосердия.

Собственно, именно так однажды Мага и вытащил меня из-за Грани. Шагнул вслед за мной, остановив сердце.

При воспоминании об этом у меня в груди сжимается какой-то комок. Нет, такого поступка не забыть, не отменить. Мой суженый шагнул за мной, не раздумывая. Он… Странно за этим наблюдать, но теперь он старается приспособиться ко мне, понять лучше, изучает мои привычки, старается сделать приятное, даже если это идёт вразрез с его прошлыми убеждениями. Я это вижу и ценю. И… пожалуй, не буду торопиться с очередными нападками. Возможно, пауза нужна нам обоим.

Стоп, говорю себе. Стоп. Давай лучше будем сейчас смотреть в волшебное зеркало, а не думать о личном. Почему Тим-Тим назвал эту «сказку» страшной? Как много он знает, с учётом того, чей он фамильяр? И не начинать ли уже бояться?

…К высоким, окованным серебряным кружевом, дверям склепа дель Торресов, увиденных мною в зеркале, обычно подходит более торжественное определение: врата. Портал в семейную крипту. Святыня, открываемая нечасто, лишь в особых случаях, и всегда — с известным благоговением. Но сейчас одна из створок непочтительно распахнута, будто кто-то прошмыгнул и забыл прикрыть её за собой, а, может, оставил нарочно, опасаясь темноты внутри. Толстые кольца дверных ручек удерживаются волчьими головами, отлитыми из серебра так искусно, что кажутся живыми. Особенно поражают глаза из драгоценной эмали, смотрящие на пришедших настороженно, с недоверием… Но сейчас моё внимание невольно притягивает какой-то светлый клок, застрявший на остром ухе одного из волков. Оборванное белое кружево, узкое, как от манжеты, и испачканное чем-то красным… Будто некто, посягнувший на покой гробницы, не хотел идти, цеплялся за всё, что под руку подвернётся, и случайно поранился. Или, может, был ранен к тому моменту, как появился здесь?