47 ронинов - Джоан Виндж

Наблюдая за поединком, Оиси удивился неожиданным успехам сына во владении мечом за последнее время. Тот явно держался куда увереннее прежнего, атакуя и парируя, – и все же преимущество было на стороне Дзинная.

От жестокого удара по плечу рука Тикары повисла плетью, он не мог больше защищаться. Оиси почувствовал, как тревожно застыла Рику, вышедшая во двор следом за ним, и сам бессознательно напрягся, словно готовясь встретить следующий собственным телом.

Однако Тикара, внезапно перекинув боккэн в левую руку, одним ловким, стремительным движением ударил противника по ногам и повалил на землю. Оиси был ошеломлен. Этого приема, так неожиданно решившего исход поединка, он никогда не видел раньше ни у кого из учеников мастера меча в замке Асано.

– Тикара!

Тот оглянулся, все еще захваченный своей победой, но окрик отца насторожил его. Он неловко застыл на месте, пока Дзиннай, удивленно моргая, с трудом поднимался.

Одним взглядом отпустив старшего из юношей, Оиси дождался, пока тот скроется из глаз, и повернулся к Тикаре.

– У кого ты этому научился? – задал он наконец мучивший его вопрос.

Тот заколебался, глядя на отца; огонек ликования в глазах потух, стоило ему почувствовать гнев в голосе Оиси. Опустив голову, он не сразу пробормотал:

– Ни у кого.

Ладонь жены чуть сжалась на плече Оиси, мягко, но настойчиво напоминая, что до сих пор он мог только гордиться сыном и должен наставлять его, а не обрушиваться с упреками.

Сохраняя на лице строгое выражение, Оиси все же не стал выпытывать ответ, хотя такой прием подходил только какому-нибудь ронину, самураю, не имевшему господина. Сейчас, когда настоящих битв давно не было, эти неумехи могли применять свои навыки исключительно в уличных потасовках. Вассала высокопоставленного даймё – да и вообще любого самурая, ценившего свою честь, – это было недостойно.

Оиси сделал глубокий вдох.

– Ты из благородного рода, – напомнил он сыну. – Мы не сражаемся подобным образом.

От гордости Тикары не осталось и следа, но на секунду Оиси показалось, что тот все же возразит отцу.

Вместо этого юноша только почтительно поклонился, приняв наставление с достоинством истинного благородства. Успокоенный, Оиси вернулся в дом.

Когда солнце наконец опустилось за дальние холмы, Мика в сопровождении служанок покинула замок. С фонариками в руках они отправились ловить светлячков на лугу – так было сказано страже у ворот.

Девушки шагали по тропинке к лесу, где стояло на отшибе жилище Кая. Край одежд Мики волочился по грязи, но девушку сейчас меньше всего волновало, во что превратится ее лучшее кимоно.

Где живет Кай, она узнала давным-давно и много раз проходила этим путем, останавливаясь, когда вдалеке показывалась маленькая хижина у самой кромки деревьев. Прямо подойти к двери не хватало духу – гордая дочь даймё боялась, что Кай не откроет.

Но если бы даже она отважилась и Кай впустил ее – что сталось бы с ним, узнай кто-нибудь, возникни у отца хоть подозрение? Самое малое, юношу ждало бы изгнание. Эта мысль всегда останавливала Мику, даже когда тоска по любимому превозмогала ее страх быть отвергнутой.

Что будет с ней самой, ее мало заботило – в конце концов, она всего лишь женщина. Ако ей все равно не унаследовать – оно отойдет кому-нибудь из родственников отца после его смерти. А Мику еще раньше так или иначе выдадут замуж за нелюбимого и, скорее всего, даже вовсе не знакомого ей человека; ведь она – всего лишь пешка в непрекращающейся игре в сёги, которую ведут даймё на карте Японии.

К счастью, пока отец настолько же не горел желанием использовать в этой игре единственную дочь, насколько та не хотела в ней участвовать. Мика давно миновала возраст, в котором девушек выставляют на рынок невест и сбывают с рук, но князь Асано нечасто заговаривал о браке, и когда она в ответ с чистым сердцем отвечала, что слишком любит Ако и в отлучке будет безутешна, всегда умолкал. Ее любовь к родному краю, ослепительно красивому и дышащему древними традициями, была слишком понятна ему. К тому же Мика подозревала – без любимой дочери отец сам зачахнет от тоски.

Говоря, что не может даже представить себе, как покинет Ако, Мика не лукавила. Она ценила и свое положение здесь, и возможность что-то решать, которыми князь мудро наделил дочь – он вообще обращался с ней, почти как если бы ей предстояло стать его наследницей. Но не только поэтому мысль о разлуке казалась ей невыносимой.

Отец никогда не понял бы главной причины – а Мика не отважилась бы ему сказать: здесь жил Кай, тот, кого она любила.

С тем же успехом она могла бы грезить о принце Гэндзи, персонаже книги, написанной госпожой Мурасаки семь веков назад. О Гэндзи Мика знала больше, чем о Кае, и ни с тем, ни с другим ей не суждено было быть вместе. Все, что она могла, – годами следить за любимым издалека и знать, что, когда бы его ни коснулся ее взгляд, их глаза встретятся.

Одна из служанок испуганно пискнула, указывая вперед – из темноты внезапно возникла хижина Кая. Крохотная, полуразвалившаяся, она напоминала жилище монаха-отшельника; даже домишки крестьян по сравнению с ней выглядели дворцами. Все же за эти годы владелец понемногу улучшал свое временное пристанище, используя то, что мог добыть в лесу или заброшенных постройках, – словно мало-помалу начинал связывать с ним свое будущее.

Немного не доходя хижины, Мика заметила сложенный из камней небольшой алтарь. Его мог сложить здесь только сам Кай, больше некому. То, что и он возносит молитвы богам, стало неожиданностью для Мики – наверное, потому, что девочкой она видела в нем самом скорее небожителя, чем земного человека.

Остановившись перед алтарем, Мика почтительно поклонилась и хлопнула в ладоши, призывая к себе милость Будды, всех бодхисатв и тех божеств, в честь которых было сооружено святилище. Смиренно опустив голову и молитвенно сложив руки, она попросила, чтобы Кай отпер разделявшую их дверь, и двинулась дальше, сопровождаемая примолкшими служанками. Стук сердца отдавался в ушах Мики почти так же громко, как хлопок ладоней.

В свете фонариков хижина Кая выглядела торчащей из земли огромной корягой и сливалась с пейзажем. Однако над дверью бились на легком ветерке десятки алых с золотыми иероглифами – цвета́ Ако – молитвенных буддийских лент: одни поблекшие от времени, другие совсем новые.

– Ваби-саби… – прошептала одна из служанок.

У Мики захватило дух.

– Да… – тоже шепотом откликнулась она.

«Ваби-саби есть нечто столь неожиданное в своей красоте, сложенной из разнородных и случайных частей, что поражает в самое сердце и пробуждает душу».

Неповторимо, невзначай родится красота.Умей в ней прелесть находить, коль не слепым рожден.Как жизнь сама, она кратка и преходяща.Не дольше длится ее век, чем сакура цветет.

Слова философов и святых отшельников эхом отдавались в мыслях. Моргнув, Мика подумала – узнает ли она когда-нибудь, о чем просит в молитвах Кай?

Она сделала служанкам знак оставаться на месте – тем следовало молча дожидаться госпожу.

Войти – стыдно будет сейчас, не войти – будешь стыдиться вечно. Закусив губу, как когда-то в детстве, Мика приложила ладонь к двери, ведущей в дом Кая.

Глава 3

Кай с трудом привстал на колени на своем убогом ложе – подобранной им походной циновке, едва позволявшей вытянуть ноги. Вернувшись днем, он рухнул на нее и, не в силах даже обработать рану, забылся мертвым сном.

Боль в спине разбудила его каких-то два или три часа спустя, судя по тому, что солнце еще не зашло. И хорошо – проваляйся он так подольше, наверное, и встать бы не смог, весь одеревенев.

Он съел несколько онигири – прессованных шариков из риса, оставленных ему носильщиками и крестьянами, которые отвели его домой. Немного подкрепившись, он смог хотя бы сходить за водой к ручью и развести огонь.

Механически повторяя ставшие привычными за много лет действия, Кай поставил котелок с водой на решетку из костей и оленьих рогов и стал разбирать пучки лекарственных трав, хранившихся в отдельных корзинках. Когда вода согрелась, он отлил немного, чтобы было чем смыть присохшую кровь и грязь, и бросил в котелок травы. Оставалось надеяться, что снадобье поможет.

Конечно, лучше было бы вернуться в замок. Однако правда о смерти кирина – вся правда – мучила его куда сильнее, чем боль от раны. Не пошел, и не пошел. Обойдется собственными силами – раньше ведь обходился.

Сняв наконец едко пахнувший отвар с огня, Кай вылил туда почти целиком маленький кувшинчик сакэ – для обеззараживания. Остатки, чтобы приглушить боль, выпил одним глотком – вкус ему никогда не нравился. Дешевое рисовое вино обожгло желудок. Осторожно вытащив руки из рукавов кимоно, Кай оставил его болтаться на поясе и занялся ранами.