Москва закулисная-2 : Тайны. Мистика. Любовь - Марина Райкина

— А вы можете себе это позволить?

— Пока не получается: каждый день спектакли, дел невпроворот. Но я обязательно уеду, уединюсь… Вот ты говоришь — муки, а я не знаю, как это «мучиться над ролью», когда это так интересно, когда рождается то, что волнует, когда уже хочется жить в спектакле, постоянно возвращаться и не уходить…

— В вашей семье кто хозяин?

— Чего?

— Ну, я имела в виду, что когда в семье есть режиссер, то актер все равно под ним «ходит».

— Знаешь что? Я знаю одну пару творческих людей, которые друг о друге говорят так: «Мы оба пулеметчики. Вот только пулеметные ленты подносить некому». Иногда я ленту подношу. А иногда и Глеб подносит. Но кроме режиссера и артистки под одной крышей есть мужчина и женщина. И женщина должна понимать очень многое и владеть ситуацией.

— Когда вы познакомились с Панфиловым, вы его выбрали или он вас?

— Даже не знаю, как сказать… Мы познакомились на съемках фильма «В огне брода нет». Послушай, зачем тебе это?

— Ну интересно же.

— У него были замечательные артистки, которых он «пробовал» до меня. А меня, собственно, он раньше в «Морозко» видел, но не заинтересовался. Ему Ролан Быков обо мне говорил, и еще кто-то… А у меня было потрясение от этого человека, от Глеба. А потом были истории, которые говорили, что это — судьба.

— В общем, я поняла: вы в него втрескались, а он — нет.

— Я не знаю, влюбился он в меня или не влюбился, но мне кажется, что Глеб прежде всего был влюблен в эту историю, «В огне брода нет», и в свою героиню Таню Теткину. Худсовет фильма меня не утвердил: хотел других актрис. А Глеб почувствовал — что я могу и чего от меня ждать.

— Скажите, а вы способны на безрассудные, неожиданные поступки?

— Ты думаешь, я скромная? Я неожиданная. Я и для себя бываю неожиданной, и для Глеба. Он иногда меня не одобряет. Ему, например, нравится, когда у меня элегантный стиль в костюме, когда все скромно, но очень изысканно. Когда линия и силуэт говорят сами за себя, чрезмерностей не бывает.

— А вам хочется нарушить?

— Хочется. Я решила и купила себе сюртук: он мне понравился. Да, мне хочется иногда необычное надеть.

— А слабо пойти на дискотеку?

— Не слабо. Я говорила сыну: «Возьми меня на дискотеку». Мы однажды пошли с Лиечкой и Аллочкой (актрисы Ахеджакова и Будницкая. — М.Р.). И, как это говорится, — дискотировали? Я ведь очень люблю танцевать. Мне жаль, что меня мама не отдала в балет. Не получилось.

— А в артистки отдала вас мама-ботаник?

— Она не спорила. Она мне только посоветовала, как читать на вступительных серьезное стихотворение «Я помню чудное мгновенье»: до этого на всех экзаменах я читала только смешное. «Дочка, а ты попробуй читать с закрытыми глазами». Я попробовала. «Вот так и читай», — одобрила она. Я помню, что, когда я это проделывала во МХАТе, там все умирали от хохота.

— А слабо влюбиться?

— Если встречу мужчину достойнее Глеба, не слабо. Пока не встретила. Думаю, и не встречу.

— Когда вам плохо, что вы себе говорите, как успокаиваете?

— Пытаюсь как-то из этой горькой ложбинки потихонечку выползти. С молитвой, думая, что, может быть, я обиду чем-то заслужила. И ситуация послана для того, чтобы я поняла что-то про себя. И тогда надо простить этого человека, который обидел.

— Есть ли у актрисы Чуриковой запредельная мечта из области фантастики?

— Есть всякие фантазии, которые я не могу осуществить. Это даже неприлично, дурной тон. Ну, например, когда я вижу какого-нибудь такого человека с лысиной, мне хочется его поцеловать в лысину, наговорить хороших слов. Мне хотелось бы входить в стену. Вот, пожалуй, еще летать. И, конечно же, мне хотелось бы предвидеть будущее. Так хочется…

А ктой-то там из наших в «Самоваре»?

Сегодня это даже немодно — говорить об эмиграции, выжимая из темы скупую русскую слезу и тоску по березкам и отеческим гробам. На вопрос «А почему вы уехали?» давно привычно-равнодушно отвечают: «А захотел и уехал». В конце концов какая разница, где человек живет. «Земля везде тверда», — сказал Бродский, подтвердив это собственной судьбой. Интересно другое: как живет? Как выживает, приспосабливается, мимикрирует, превращаясь из гомо советикуса в нормального человека, живущего на другой социально-экономической почве. Тем более интересно, как это происходит с людьми, уехавшими из России в свое время: а) не самыми бедными и гонимыми, б) в зените славы, хлебнувшими вдоволь народной любви.

Вот Нью-Йорк, угол 52-й улицы и 5-й авеню, ресторан «Самовар» — заведение с противоречивой репутацией в эмигрантских кругах, такой же противоречивой, как и сами эти круги. Посмотрим

А КТОЙ-ТО ТАМ ИЗ НАШИХ В «САМОВАРЕ»?

Меню из русского ресторана — Эмигранты плачут не под «Вечерний звон» — Евреи про оленей не поют — На Бродвее жонглируют только деньгами — Тайны съемок товарища Сталина

В «Самоваре» все как у русских — пахнет едой, накурено и громко разговаривают. По узкому заведению, напоминающему широкий вагон-ресторан с богатым интерьером, ходит хозяин Роман Каплан с внешностью «из недобитых белых офицеров»: узкое лицо, короткая, ежиком, стрижка, черный френч — то ли Керенский, то ли барон Врангель. Время от времени он подсаживается за какой-нибудь столик или разговаривает с пианистом. В тот вечер в «Самоваре» играл композитор Александр Журбин.

— Я играю здесь несколько раз в месяц. Ну и что? Все уважающие себя американские музыканты играют в ресторанах. Мне это даже в кайф.

И вжаривает что-то из репертуара 30-х годов.

Александр Журбин: выехал в США вместе с семьей в 1985 году. По его словам, небогат, но живет среди богатых — на верхнем Манхэттене, и всего два квартала отделяют его от Мадонны, Мерил Стрип, Исхака Стерна. Одно время Журбин держал единственный русский театр «Блуждающие звезды», занимавший свое скромное место в Нью-Йорке. Но содержать труппу оказалось делом тяжелым, и он ее распустил. Семья Журбина тоже при деле. 18-летний сын Лева — студент самой известной американской консерватории «Джулиард Скул». Он уже получил семь национальных премий как композитор. Играет на альте. Пишет компьютерную музыку. Жена Журбина, Ирина Гинзбург, работает на русском телевидении. Член Российского союза писателей (она поэт и переводчик) зарабатывает авторитет и на жизнь астрологическими программами.

Журбин толст, весел, шумен и один из немногих повстречавшихся мне в Нью-Йорке, кто не упивается рассказами о том мешке дерьма, который всякий уважающий себя эмигрант съел на старте новой американской жизни. Также не отзывается дурно о соотечественниках. Он не стесняется показать крошечный офис своего бывшего театра — нечто среднее между каморкой папы Карло и комнатой Родиона Раскольникова, говоря при этом: «Пиши все, как есть». Сегодня у него есть — масса культурных проектов. Еще телевидение, где раз в неделю он ведет получасовку культурных новостей, записываясь в студии величиной с московскую кухню. А также «Самовар» по четвергам.

В тот вечер в «Самоваре» публика подобралась разношерстная. Гуляли новые русские, но, судя по внешнему виду сопровождавших их женщин, не из особо крутых. Рядом скромно сидела компания известного в прошлом в России шахматиста Альперта. Из творческих людей присутствовал художник Лев Збарский, принимавший Гафта и Квашу, которые в это время с «Современником» гастролировали в Нью-Йорке. Чуть в сторонке сидела дама неопределенного возраста со спутником, обращавшая на себя внимание экстравагантной внешностью. В какой-то момент она подошла к Журбину и, наклонившись к нему, что-то сказала. Журбин с довольным видом, который, впрочем, он имеет всегда, заиграл знакомую с детства песенку из «Кавказской пленницы» — «Где-то на белом свете, там, где всегда мороз…» Экстравагантная блондинка оказалась той самой первой исполнительницей шлягера 60-х про белых медведей — певицей Аидой Ведищевой, имя которой должны помнить лишь наши папы и мамы.

Аида Ведищева: уехала из СССР в 1975 году. Живет в Лос-Анджелесе. Имеет свое шоу. На афише певица выглядит в чисто американском духе — то есть как Мерилин Монро: пухлые щечки, вытянутые для поцелуя губки в рамке искусно взбитого белого парика. Хотя в жизни она оказалась другой — хорошо прокрашенное аккуратное каре, зеленый френчеообразный пиджак с металлической отделкой и брюки в обтяжку. Черные в сеточку декадентские перчатки завершали ее экстравагантный туалет. Прикид путал карты относительно ее возраста.

Аида Ведищева, бывшая солистка Москонцерта, просит не писать о ней по первому впечатлению, потому что «не все так просто в ее жизни». Действительно, непросто. В Москве композитор Евгений Крылатов рассказал мне, что в 1973 году ее не пустили на запись передачи «Песня-73», потому что она — еврейка. В результате песню «Умчи меня, олень» пела русская девочка из хора.