Рубеж - Антон Абрамкин

В тот день его выпорол отец, как оказалось, без вины; Гринь сидел в бурьяне под чьим-то забором и ревел в три ручья, не столько от боли, сколько от несправедливости. Она подошла - коса до пояса, в стиснутом кулаке, в чистой тряпочке - сокровище. "А у меня яблоко! " "Ну и что, - сказал Гринь сквозь слезы, - у нас во дворе целая яблоня стоит! " "У вас дичка, - засмеялась девочка, - а это яблоко из панского сада." И развернула тряпочку. И Гринь вылупил глаза - такого чуда видеть не доводилось, наливное, будто из воска, желто-розовое яблоко в пятнышках веснушек... А запах, запах! "Ты не реви, - благожелательно сказала маленькая Оксана. - Ты, это самое... Хочешь, дам откусить? "

- Гринюшка... отдай байстрюка. Он помолчал, слыша, как бьется ее сердце. - Отда... отдам. - Обещаешь? - Обещаю... - Мама! - Оксана, спотыкаясь, метнулась к дому. - Мама, батька... он обещает!! Громко, на весь двор, зевнул в своей конуре Серко. Значит, судьба. Значит, судьба тебе такая. Исчезник тебя зачал, мать моя тебя родила, Да ты же и убил ее. А теперь все. Свою жизнь загубить, да еще Оксанину Дорого просишь, братишка. Так дорого, что и медальоном золотым не откупишься. Гринь едва доплелся до дома. Все бродил кругами, оттягивал время, когда войти надо будет, младенцу пеленки поменять да и отнести его, младенца, на расправу, на экзорцизм. А коли правда, что из-за этого малого новая засуха прийти может?! У кого пять детей - останется один или двое... Дорого просишь, братишка. Не такая тебе цена. Не понесу тебя никуда. Дам знать дьяку - пусть сам приходит с людьми да и берет. А мне со датами надо договариваться - чтобы завтра же Оксану засватать, завтра! Прыть-то поумерь, Касьянка. Не для тебя девка. Вон, бери на выбор: Присыса созрела, Секлета, Одарка... Смеркалось. Гринь долго стоял перед собственными воротами. Не решался войти; странно, остервенело гавкал Бровко на короткой цепи: то ли не признал хозяина, то ли замерз. Вошел. Остановился среди двора. Мерещится - или дверь приоткрыта?! "Хату простудишь, - недовольно кричала мать. - Живо дверь закрывай, живо..." В хате было холодно. Остатки тепла вынесло сквозняком; еще в сенях Гринь зажег свечку. Корзина стояла на столе пустая, вышитый матерью полог лежал рядом. Гринь ушибся головой о притолоку. Вот, значит, как... Пришли и взяли. Вот следы сапог на пестром половичке... Пришли и взяли, Гринь хоть сейчас может сговариваться со сватами, еще не так поздно, только что стемнело. Ни о чем не думая, Гринь полез за печь и проверил тайничок. Деньги были на месте - ничего не пропало. Хватит, чтобы стол накрыть и музыку нанять. Хватит, чтобы земли прикупить и нужды не знать, жену баловать обновками, а детей - пряниками. Разве не для этого он жарился под солнцем в степи?! Разве не для этого рисковал жизнью, отбивался от разбойников и откупался от мытарей? Гринь стянул сапоги. Перемотал онучи; зачем-то обулся снова. Наклонился над опустевшей корзиной - теперь Оксана будет складывать в нее чистое белье. Корзина пахла младенцем. Кисловатым, молочным запахом. Он застал их на площади перед церковью. Горели факелы, будто в праздник; луны не было, зато из-за обилия звезд небо казалось обрывком церковной парчи. Младенец орал. Орал от холода, или от голода, или от страха; дьяк читал что-то по книге и, силясь перекричать младенца, охрип. - Вы что творите?! - закричал Гринь издалека еще, на бегу. - Вы зачем человеческую тварь невинную мучаете, Божьим словом прикрываетесь, как воры?! Те, что стояли на площади, разом обернулись. Хмурой решимостью повеяло на Гриня, решимостью, отчаянием и злобой: - Отойди, чумак! - Отойди, а то будет тебе проклятье... дом спалим - с сумой пойдешь. .. - Нового недорода захотел?! Чумы захотел, да?! Поначалу собравшиеся показались Гриню безликой темной толпой - но уже через минуту он увидел и Василька с отцом, и Колгана, и Матню, и Касьяна с братьями, и всех соседей-мужиков... Баб не было. Ни одной. Не бабское это дело. - Не мучьте дите! - Зачем оно тебе надо, чумак?! Твое, что ли? Поперек горла тебе и всем... - чертово отродье, вражье зелье! Ну что тебе надо?! Гринь остановился. Зря пришел сюда. Ох, зря; на одной половинке весов и Оксана, и... всё, а что на другой?! Зря только лечил от поноса... зря молоком поил, зря на руки брал... - В костер бросите? - спросил он шепотом, ни к кому не обращаясь. - В какой костер?! - удивился оказавшийся рядом сосед. - Читать надо, пока не замолчит. Беса гнать... Это не дите орет - это бес в нем. Младенец зашелся новым криком; Гринь покачнулся, схватил ртом морозный воздух - и, не размахиваясь, ударил соседа в челюсть.

Хороший был кинжал. Дядька Пацюк сам его для Гриня выбрал, посоветовал денег не жалеть. Кривой кинжал, на лету волос перерубает. Пацюк же и научил Гриня приемам - и пригодилась наука, ох как пригодилась, особенно весной, когда разбойников стало больше, чем ворон. - Не подходи! Убью!

Дьяк пятился, уронив свою книгу на снег. Нехорошо улыбался Матня, хмурились Касьяновы братья, и везде, где хватало света факелов, блестели яростные глаза. - Не подходи!.. Гринь набросил на младенца свою свитку. Тот замолчал, как по команде; люди зароптали: - Бес... - Чует... бес... - И этот уже бесами забран!.. - Чортов пасынок... Матня поудобнее взял факел. Пошел на Гриня боком, отведя факел чуть в сторону; его одернули. Отец велел вернуться - Матня оскалился и попятился назад. Поблескивал кривой кинжал. Мужикам постарше доводилось видеть такие клинки - и по тому, как Гринь держал его, ясно становилось, что хлопец не в бабкином сундуке отыскал оружие. Что хлопец тот еще. - Камнями его, - сказали из задних рядов. - Тихо, - поп шагнул наперед. - Гриня, уйди. На исповедь придешь, замолишь... Уйди. Не то худо будет, слышишь, Гриня?! - Не дам дите! - крикнул Гринь срывающимся голосом. - Нечего Мучить! Своих вон рожайте и мучьте... Попа оттеснили. Мужики наклонялись, искали под снегом камни; камней под заборами было в избытке. - Забьем обоих, - хрипло сказал Матня. - Отойди от пащенка, коли Жить не надоело! Гринь проглотил слюну. А чего терять-то? Всему пропадать! Оксаны не видать больше. В отцовской хате не жить. Только в проруби топиться - так лучше в бою, как чумак, как мужчина... Матня первым кинул камень - Гринь увернулся. Зато следующий камень метил в младенца - Гринь отбил его кулаком, и рука сразу же онемела. Потом камень угодил ему между лопаток. Потом - в плечо. Потом одновременно в спину, в колено и в грудь. Потом в лоб - Гринь зашатался, но устоял. Кинжал был бесполезен - мужики держались широким кольцом. Гринь склонился над младенцем, прикрывая его собой... И вдруг стало светло. - Что здесь происходит? Камни больше не летели. Гринь поднял голову. - ЧТО ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ? В свете новых, сильных факелов на толпу смотрели четверо. Первый восседал на огромной белой лошади, закованный в невиданную гибкую броню, в руках его был хлыст, а у пояса - сверкающий меч; двое его спутников отставали на полкорпуса, один в черном, заросший бородой до самых бровей, страшный, как в детском кошмарном сне, второй в зеленом, белолицый, с надменной усмешкой, и тоже с плетью в руках. И женщина. Такими обычно представляют ведьм - чернявая, с глазами как уголья, да еще в мужской одежде. Мужики побежали. Они бежали молча, падая в темноте и наступая на упавших; дьяк убежал первым, и книжка с экзорцизмами так и осталась валяться в снегу. Поп спрятался в церкви и запер за собой дверь. Гринь громко хлюпнул носом. Втянул в себя кровь. Младенец заплакал. Сперва неуверенно, потом все громче.