Блаженная (СИ) - Ворон Белла

Вот о чем я думаю? Сейчас моя сцена, мне надо готовиться, а я…

— Мертей, Воланж, Сесиль на сцену! Вальмон не спит! — протрубила Анна Сергеевна в свою Иерихонскую трубу.

— Я не сплю! — встрепенулся Аркадий, разбуженный чьим-то тычком в бок.

И вот я поднимаюсь на сцену. Чуть пружинят до блеска натертые доски, аромат сцены, неописуемый, ни с чем не сравнимый, щекочет мои ноздри, и моя душа смеется.

Декорации к спектаклю еще не построили, кулисы и задник были перекрыты высоченными ширмами, обтянутыми черным брезентом.

В левой кулисе состряпана небольшая выгородка для первой сцены — ломберный столик, за которым дамы играют в карты, козетка для Мертей и Воланж, если я правильно понимаю, и небольшой пуф для Сесиль, чуть поодаль, ближе к кулисе.

То есть к черной ширме, ее заменяющей.

Текст пьесы я знаю наизусть — успела выучить за пару дней до отъезда, этого хватило, чтобы не ударить в грязь лицом и не тормозить работу.

Сцена беспечного дамского трепа давалась нам без особого труда.

Довольно быстро мы добрались до появления Вальмона. Аркадий уже стоял в правой кулисе и готовился к выходу.

Фактурный мужик. Высокий, породистый. Недаром в противоположной от него, ближней к нам кулисе маячит Яна, гениальная костюмерша и вчерашняя скандалистка. Его жена, как выяснилось. Опасается за свое сокровище.

А сцена тем временем идет. Входит мажордом, докладывает маркизе на ушко о появлении Вальмона.

— Стоп! — крикнул Борис Павлович, — Тина, сделаем так: он говорит тебе на ухо, ты перевариваешь информацию, отыгрываешь, встаешь и подходишь к окну. Вот сюда на авансцену. Здесь будет окно. Ты смотришь, видишь карету… А партер тем временем любуется твоей красотой… Кто-нибудь помашите Тине ручкой из зала!

Все сидящие в зале сделали мне ручкой.

— И тогда ты говоришь: “Хорошо. Я приму его.” И триумфальной поступью ты следуешь на свое место. С вызовом, бравируя. И дальше Воланж по тексту. Тогда ей будет что играть. Поняла?

Я кивнула.

— Начали!

Вошел мажордом, шепнул мне: “ Аркашка приперся, сейчас денег будет клянчить. Смотри, не давай!”

Это он здорово придумал, мне даже изображать ничего не пришлось, моя реакция была более чем живой. Потом я встала, не спеша проследовала на авансцену.

— Хорошо. Я приму его.

Величественный разворот и… я застыла на месте.

Прямо передо мной стояла женщина в промокшей насквозь белой рубахе до пят. С длинных, светлых волос капает вода, на ее босые ноги, на доски пола. Но следов от капель не остается, словно вода испаряется в воздухе. Женщина смотрит прямо на меня. Губы ее шевельнулись.

“Отпусти меня.” — прозвучало где-то внутри моей головы.

Мне стало душно, словно мою грудную клетку сдавило тисками, в ушах зазвенело.

Женщина делает шаг ко мне.

Кажется я закричала, не могу сказать наверняка, потому что в моей груди не осталось воздуха. Кажется, я шарахнулась от нее, но я не уверена, потому что мое тело перестало мне повиноваться. Помню, я хватаюсь за что-то, пытаясь удержаться на ногах, а потом вдруг громкий крик нескольких человек. От этого крика я очнулась и как в замедленной съемке увидела, как трехметровая черная ширма валится прямо на сидящих за столом актрис. Воланж вскакивает, бросается бежать. А Лика не может убежать — ее длинная юбка за что-то зацепилась. Лика дергает ее, но безрезультатно. Я с ужасом смотрю, как ширма летит прямо на Лику, как она закрывает голову руками. Краем глаза я вижу, как Давид одним прыжком взлетает на сцену, бросается прямо под ширму и принимает на себя ее удар. Ширма соскальзывает и валится вбок, Давид падает. Я прихожу в себя от Ликиного визга.

Давид поднимает голову, Лика, отцепив наконец подол, бросается к нему.

Слава богу, все живы! К ним кто-то подбегает, поднимается из зала на сцену Борис Павлович. Он белый, как стена. Кто-то, выбегая из-за кулис, толкает меня, а я не могу шевельнуться, стою, как к полу прибитая.

— Ты пьяная, что ли?! — кричит какой-то мужик с бородой, кажется кто-то из рабочих сцены. Я понимаю, что это он мне. Это я уронила ширму.

— Я… случайно, я не хотела… — лепечу я, но никто не смотрит на меня и не слушает. Все столпились вокруг Давида и Лики. Давид пытается подняться, но морщится от боли.

На сцену поднимается Вадим — его успели вызвать.

Пока он осматривает Давида, кто-то успокаивает Лику — ее трясет, она вытирает слезы. Я наконец-то смогла оторвать ноги от пола. Они тяжелые, и будто чужие. Подхожу ближе. Давид все еще лежит на полу.

— Что… что с ним? — спрашиваю я, но меня никто не слышит.

— На первый взгляд, без тяжелых повреждений. Но надо ребра смотреть. Я бы сделал рентген. — говорит Вадим.

— Простите меня… Давид, я не хотела. Лика…

Давид мужественно улыбается мне.

— Ничего, бывает…

— Лика…

А Лика вдруг перестает плакать и шепчет мне на ухо:

— Ты видела ее, да?

ГЛАВА 6. Здесь точно что-то есть!

Давида уже увезли в больницу в Воронин в сопровождении Вадима и Лики, а страсти вокруг ширмы все еще кипели. Я сидела на Ликином пуфике, понемножку приходя в себя и наблюдала отдельные мизансцены.

Яна смахивает пылинки с Аркадия. Хлопочет вокруг него, будто он пострадал сильнее всех, а он даже на сцену не выходил в момент, когда летела ширма. А она? Она ведь стояла в нашей кулисе, буквально в трех шагах от меня и от ширмы. Надо бы спросить у нее, не видела ли она чего странного.

Борис Павлович что-то горячо обсуждает с Анной Сергеевной.

Бородатый мужик в полосатой рубашке, тот, что наорал на меня, объясняет что-то другому бородатому мужику, очень на него похожему, только в клетчатой рубашке. Клетчатый, видимо, не склонен ему верить, потому что полосатый горячится, трясет руками перед носом клетчатого, тычет пальцем в сторону ширмы и мою.

А я так и сижу, подпирая голову руками и пытаюсь понять, что же все-таки произошло.

Полосатый в отчаяньи махнул рукой на клетчатого и решил обрушить на меня свой праведный гнев.

— Из какого места руки у тебя растут? — заорал он, — Как? Вот объясни мне, как тебе удалось вырвать из пола крепления?

Пока я открывала рот, чтобы достойно ответить, Анна Сергеевна налетела на клетчатого, как разъяренный индюк на ястреба, кружащего над его выводком

— По-твоему вот эта вот глиста в обмороке, — Анна Сергеевна энергично ткнула пухлым пальцем в мою сторону, — вырвала с корнем крепление?

Я послала Анне Сергеевне взгляд, полный благодарности. Хоть кто-то не считает меня виноватой! Я даже не обиделась на глисту. — Ты нажрался и забыл ее закрепить! А если бы кто-то пострадал? Ты бы сел надолго! И я бы села! Мы бы все тут сели!

— Я ее закрепил! Сашка свидетель! И не пил я ничего. Она вон пусть дыхнет. — он махнул бородой в мою сторону.

А мне вдруг стало все безразлично. Кто бы что не орал, как бы меня не называл, по сравнению с тем, что я видела, это были сущие пустяки.

К скандалистам тем временем приблизился Борис Павлович и мягко положил руку помрежу на плечо.

— Анна Сергеевна, не волнуйтесь, все ведь обошлось. Федор, успокойтесь, мы во всем разберемся.

— Разберетесь вы, как же… Вот же, смотрите, дырки от саморезов! — чуть не плакал клетчатый. — Их кто-то вывинтил!

— В голове у тебя, Федя, дырки. От саморезов! — снова вскинулась помреж. — Кто их мог вывинтить? Кому это надо?

На этот вопрос Федя ответить не мог. А вот меня он навел на некоторые соображения. Федя, похоже, говорил правду. Я чую вранье за версту, и сейчас моя чуйка говорила, что Федя чист, как магический кристалл. Во всяком случае, он верит в то, что закрепил ширму. Возможно, ее действительно кто-то вывинтил в расчете, что она упадет. Но это же глупо!

Кто мог предположить, что я поймаю глюк на сцене и опрокину ее?

Но, возможно, тот, кто вывинтил болты, имел в голове другой план? Может быть, он или она рассчитывал сам в нужный момент опрокинуть ширму?