Никто, кроме тебя (СИ) - Селезнева Алиса

Роман собрал свои вещи быстро. Завернул пару курток, стянул с вешалки брюки и тёмно-коричневый свитер с железной молнией на воротнике. Секцию с Наташиными вещами он открыл всего раз, но мне и этого хватило, чтобы оценить ситуацию. Все её платья, блузки и костюмы висели в том же порядке, что и почти пять месяцев назад.

«Их он никогда не отдаст», – мысленно произнесла я, но ни грусти, ни ревности не почувствовала.

– Пошли, – сказал он, скинув чай, кофе и конфеты в ещё один плотный пакет, и мы, спустившись по лестнице, снова сели в машину.

– Откуда среди зимы такое чудо? – едва не пританцовывая на месте, захлопала в ладоши Илона, когда мы появились перед ней во второй раз.

– Ещё только ноябрь, – улыбнувшись, произнесла я. – Но это Роман Алексеевич постарался.

– Да это так, к слову пришлось. Люблю «Гусарскую балладу». Хороший фильм, посмотри, если время будет. Сейчас таких не снимают.

Кивнув, я попрощалась, на этот раз уже наверняка, и когда Роман распахнул передо мной двери, гордо выпрямила спину, чувствуя себя королевой.

– Стемнело уже, – сказал он, оглядываясь по сторонам, – и «час-пик» вот-вот начнётся. Садись, домой отвезу, а то опять влипнешь в какую-нибудь историю.

И, просияв, я схватилась за ставшую уже родной дверцу машины Романа…

Глава 8

С неба падали крупные хлопья снега. Такие большие, лёгкие и воздушные, что напоминали лебяжий пух. В какой-то момент мне даже захотелось открыть окно, поймать перчаткой одну из снежинок, поднести к глазам и пересчитать все её грани. Вдруг в такой волшебный вечер их окажется не шесть, а в миллионы раз больше.

Повернув голову в мою сторону, Роман улыбнулся и потрогал свой нос так, словно проверял, на месте ли тот. Улыбка творила с его лицом что-то невероятное. Оно на глазах становилось моложе, добрее и мягче, даже морщины как будто разглаживались.

‒ Чудна́я ты, ‒ произнёс он, не сводя глаз с дороги.

‒ Просто люблю зиму, ‒ призналась я и снова принялась любоваться пейзажем за окном.

‒ Что же в зиме хорошего? Холодно, скользко, постоянные аварии на проезжей части, куча лишней одежды.

‒ Зимой природа преображается. Она становится похожей на невесту.

Вскинув подбородок. Роман расхохотался красивым и звонким смехом. Где-то в глубине души я чувствовала, что смеётся он надо мной и над моей по-детски глупой наивностью, но обижаться не стала. Мне хотелось, чтобы улыбка на его лице оставалась как можно дольше, и ради этого я была готова даже встать на голову и трижды прокукарекать.

Волшебство сегодняшнего вечера действовало на меня успокаивающе. Падающий снег, огни ночного города и присутствие Романа наполняли сердце восторгом. Прикусив губу, я гадала: за что судьба наградила меня таким счастьем. Гадала и старалась запечатлеть в памяти каждый метр дороги, по которой проезжал серебристый «Volkswagen Polo». И зачем нужны звёзды, если мигающие окна высоток, мерцание фонарей и светофоров и без того превращают улицу в фантастически-невероятное место?

‒ Ещё немного и ты свернёшь себе шею, ‒ опять рассмеялся Роман, заметив мои «старания». – Это ещё город к Новому году не украсили. Представляю, что с тобой будет, когда развесят гирлянды, сделают потолок из цветных лампочек и поставят ледяные скульптуры. Особенно ярким у нас «чёртово» колесо получается. К нему сходи в первую очередь.

– В прошлом году мне удалось кое-что посмотреть, но не всё. На праздники я уезжала к бабушке. У неё к сессии легче готовиться, а вот нынче не знаю, как будет… ‒ грустно вздохнула я, затеребив воротник куртки.

Роман хотел добавить что-то ещё, но тут, словно по закону подлости, пришло сообщение от бабушки. Она, как и прежде, писала и звонила мне ежедневно. Мама же с того проклятого воскресенья будто начисто забыла о моём существовании.

‒ Это из дома. Бабушка спрашивает, как здоровье, ‒ объяснила я и быстро набрала ей ответ:

«Всё в порядке. Позвоню вечером».

Роман не ответил. Взгляд его снова стал сердитым и хмурым, и я, вздохнув, в очередной раз посмотрела на свои колени, медленно возвращаясь к мыслям, которые донимали меня утром. Николай Андреевич болен, но имею ли я право лезть не в своё дело? Я ведь ему никто, хотя, с другой стороны, это мой человеческий долг. Лучше пускай на него обратят внимание заранее, чем тогда, когда и помочь будет уже ничем нельзя.

– Роман Алексеевич, – дождавшись поворота его головы, я несмело продолжила: – Мне кажется, у Вашего тестя начинается деменция.

– У Николая Андреевича? – Роман усмехнулся. – Брось. У него такая память в семьдесят восемь, какая не у каждого в сорок имеется. Спроси любую дату из истории ‒ всё ответит. Царей, князей, у кого сколько жён и детей было, таблицу умножения, стихи, которые в школе учил – всё помнит. Каждый день что-то читает и кроссворды разгадывает. Ему деменция ещё долго не грозит. С сердцем у него плохо, с давлением и желудком ‒ ещё хуже. Отучить есть острое не могу. Хоть ты посодействуй.

– Значит, что-то другое, – пожала плечами я. – Ведёт он себя странно. Может, шизофрения?

На последнем произнесённом слове машина резко остановилась. Не будь ремня безопасности, я бы наверняка врезалась головой в лобовое стекло.

– Вот так приехали! – Голос Романа прозвучал жёстко. Будто железо резали, а оно сопротивлялось. – Он тебя за копейки пустил, пылинки сдувает, книги даёт, а ты про него сплетни распускаешь?

– Нет! Я всего лишь… – растерялась я, не зная, что ответить. – Я только предупредить хотела. Он мне альбом со своими старыми фотографиями показывал.

– И что с того?

– Но он спрашивал, узнаю ли я кого-то из его знакомых.

– Это ещё ничего не значит.

Прикусив губу, я промолчала, потому что больше не видела смысла что-либо доказывать. Настроение было безвозвратно испорчено, причём, как у меня, так и у него. Беседу наладить никто не пытался, и я просто смотрела вперёд, вспоминая любимую бабушкину пословицу: «Слово – серебро, молчание – золото».

В квартиру мы поднимались, как чужие, никогда не знавшие друг друга люди. Роман сломя голову нёсся вперёд, я отставала ровно на полшага. Николай Андреевич, ничего не подозревая о произошедшей ссоре, встретил нас на пороге, сияя как медный таз. Тут же поставил на плиту чайник и, вернувшись, протянул мне упаковку «Горпилс».

– Вот сходил в аптеку, пока тебя не было. Хорошие пастилки купил, завтрашним утром о боли в горле и не вспомнишь.

Я покраснела. Роман нахмурился ещё больше.

– Я отдам деньги. Завтра же, сбегаю до банкомата и отдам.

– Да не надо ничего. – Николай Андреевич махнул рукой, ‒ я и не помню, сколько они стоят.

– Тогда я куплю продуктов и угощу Вас, – не унималась я, на ходу развязывая шерстяную косынку. – Так будет правильно. И честно.

И на этой фразе Роман вдруг посмотрел на меня. Точнее, на мою закутанную шею. Посмотрел так, словно узнал во мне самую отъявленную преступницу в мире.

– Откуда это на ней? – произнёс он с такой злостью, что внутри меня всё похолодело.

Я растерянно взглянула на расстёгнутый пуховик, стянула шапку, приставила к стене сапоги, и… И тут до меня дошло. Я держала в руках шерстяной платок Наташи. Его умершей жены… Той самой женщины, вещи которой он ревностно хранил у себя в шкафу уже девятнадцать лет.

– Холодно сегодня, – вступился за меня Николай Андреевич, – вот я и решил помочь, Наташе-то ведь уже не нужно.

– Я только на день, – залепетала я, с трудом сдерживая слёзы и протягивая Роману платок. ‒ Возьмите, пожалуйста.

Он отвернулся. Отвернулся так, будто я предлагала ему уродливую бородавочную жабу, а затем, ни с кем не прощаясь, вышел за дверь.

Николай Андреевич забрал из моих рук косынку и повесил рядом с пуховиком.

– Ладно, не бери в голову. У него бывает. Рома – парень добрый, но вспыльчивый. Заводится порой из-за ерунды, а потом жалеет. Лучше попей горячего чая, а то, наверное, замёрзла совсем.