Волхв - Джон Фаулз

— Точно.

Согнул руку, пригладил волосы на затылке.

— Вот и я говорю. Ну, пора возвращаться в школу. Нежное прощание. Приглашает в субботу на обед. Через неделю я там, одетый с иголочки. И вообще — картинка. Киряем, девочки в ударе. И вдруг… — Интригующий взгляд. — Ну, словом, другая, не Джун, на меня взъелась.

— О господи.

— Я сразу раскусил. Шибко умная, знаешь? Сначала — не подступись, но пара рюмок джина — и как с цепи сорвалась. Смотрю, пахнет жареным. Непонятно, за что хвататься. Эта Жюли меня изводит, изводит. Я сперва и внимания не обращал. Ладно, думаю, не рассчитала. А может, женские дела. Но тут… тут она принялась форменно измываться, причем этаким идиотским манером.

— Как?

— Ну… понимаешь, передразнивала меня. Голос, выражения. Ловко у нее получалось. Но обидно до чертиков.

— Что же она говорила?

— Да кучу всякой фигни: пацифизм, ядерная война. Ну, ты их знаешь. А я к этому не привык.

— А те двое что?

— Слово вставить боялись. Растерялись вконец. Все ничего, но тут эта Жюли стала выдавать такие гадости, просто одну за другой! Совсем уж вышла из берегов. Все всполошились. Другая, Джун — к ней. Старикан затрепыхался, что твоя подбитая ворона. Жюли убегает. Сестра за ней За столом — только мы со стариком. Он заливает мне, что они рано осиротели. Извиняется, значит.

— Что же это за гадости?

— Да не помню уж, старина. Вожжа ей под хвост попала. — Погрузился в воспоминания. — Ну, обозвала меня фашистом.

— Фашистом?!

— Мы поспорили относительно Мосли.

— Ты же не хочешь сказать, что…

— Ну что ты, старичок. Побойся бога. — Рассмеялся, искоса взглянул на меня. — Но, без балды, Мосли иногда и дело говорит. Я тебе скажу, наша страна и вправду здорово распустилась. — Приосанился. — Порядка нам не хватает. Национальный характер…

— Согласен, но Мосли…

— Старик, ты не понял. С кем я, по-твоему, на войне сражался? Не в этом суть… Ну вот возьми Испанию. Посмотри, сколько сделал для нее Франко.

— Наоткрывал в Барселоне десятки тюрем, только и всего.

— Ты в Испании-то бывал, старичок?

— Честно говоря, нет.

— Так съезди, а я пока помолчу о том, что Франко сделал, а чего не сделал.

Я сосчитал про себя до пяти.

— Извини. Оставим это. На чем ты остановился?

— Мне как-то попались сочинения Мосли, и там я прочел много дельного, — настырно чеканил он. — Очень много дельного.

— Не сомневаюсь.

Почистив таким образом перышки, он продолжал:

— Моя близняшка вернулась, старый хрен отлучился ненадолго, и она вела себя ну просто как киска. Я времени не терял и намекнул, что прийти в норму мне поможет небольшая прогулка под луной. Прогулка? — говорит. А почему не купанье? Если бы ты слышал, как она это сказала! Сразу ясно, что от купания до других делишек, поинтереснее, рукой подать. В полночь на условленном месте, у ворот. Ладно, ложатся там в одиннадцать, я сижу, готовый к старту. Выхожу на цыпочках. Все спокойно. К воротам. Минут через пять является. И знаешь, старина, хоть мне и не впервой, но чтоб так, с полоборота… Ну, думаю, операция «Ночное купание» отменяется, приступим к делу. Но она говорит: хочу освежиться.

— Хорошо, что ты не рассказал мне все это перед отъездом. Я бы умер от зависти.

Он покровительственно улыбнулся.

— Спустились к воде. Она: я без купальника, идите первым. То ли стесняется, то ли в кустики захотелось. Ну ладно. Разоблачаюсь. Она — в лес. Я мальчик послушный, отплыл ярдов на пятьдесят, барахтаюсь, жду две минуты, три, четыре, наконец, десять, замерз как цуцик. А ее и в помине нет.

— И одежды твоей тоже?

— Соображаешь, старик. В чем мать родила. Стою на этом чертовом пляже и шепотом ее кличу. — Я расхохотался, и он нехотя улыбнулся углом рта. — Такая вот хохма. Тут до меня доходит. Представляешь, как я рассвирепел? Ждал ее полчаса. Искал. Пусто. Почапал к дому. Чуть ноги не переломал. Прихватил сосновую ветку, причиндалы прикрыть в случае чего.

— Потрясающе.

Я сочувственно кивал, с трудом сдерживая ухмылку.

— Ворота, дорожка, дом. Заворачиваю за угол. И как ты думаешь, что я там вижу? — Я пожал плечами. — Висельника!

— Шутишь?

— Нет, старина. Это они пошутили. Чучело, конечно. Как на штыковых учениях. Внутри солома. Петля на шее. В моих шмотках. И морда нарисована: Гитлер.

— Силы небесные. А ты что?

— А что мне оставалось? Отцепил, снял одежду.

— А потом?

— Все. Сбежали. Чистая работа.

— Сбежали?

— На каике. Я слышал шум на берегу. Может, рыбачий. Сумка моя на месте. В целости и сохранности. И я поперся в школу: четыре мили.

— Ты, наверно, был вне себя.

— Психанул слегка. Не без этого.

— Но ты же не мог все это так оставить.

Самодовольная улыбка.

— Правильно. Я сделал просто. Сочинил донесеньице.

Во-первых, про историю с немцами. Во-вторых, кое-что о теперешних убеждениях нашего друга, господина Кончиса. И послал куда следует.

— Написал, что он коммунист? — С 1950-го, со времен гражданской войны, коммунистам в Греции спуску не давали.

— Знавал их на Крите. Доложил, что парочку встретил на Фраксосе и проследил, что они пошли к нему. Большего им не требуется. Коготок увяз — всей птичке пропасть. Теперь понимаешь, почему тебя никто не морочил?

Поглаживая ножку бокала, я думал, что, похоже, благодаря этому невозможному человеку, сидящему рядом, меня, напротив, как раз и «морочили». «Джун» сама призналась, что в прошлом году они жестоко просчитались и вынуждены были отступить; лисица не проявила нужной хитрости, и они свернули охоту в самом начале. Кажется, Кончис говорил, что, останавливая выбор на мне, они доверялись чистой случайности. Что ж, я сполна оправдал их ожидания. Я улыбнулся Митфорду.

— Значит, ты смеялся последним?

— Я иначе не умею, старик. Такой уж у меня характер.

— Но зачем им это понадобилось, черт возьми? Ну хорошо, ты пришелся им не ко двору… ведь можно было сразу указать тебе на дверь.

— Вся эта болтовня про крестных дочерей — полная чушь. Я, как дурак, поверил. Какие там крестницы! Первоклассные шлюхи. Когда эта Жюли начала чертыхаться, все стало ясно. И эта их манера смотреть на тебя… с поощрением. — Быстрый взгляд. — Такой балаган в Средиземноморье часто устраивают — особенно в Восточном. Я с этим не в первый раз сталкиваюсь.

— То есть?

— Ну, грубо говоря, старина, богатей Кончис сам-то уже не фурычит, но, что ли, кайф ловит, глядючи, как другие этим занимаются.

Я снова исподтишка посмотрел на него; лабиринт нескончаемых отражений. Неужели он…

— Но ведь они тебе ничего такого не предлагали?

— Намекали. Я потом сообразил. Намекали.

Он принес еще джина.

— Ты должен был предупредить меня.

— Я предупреждал, старина.

— Не слишком вразумительно.

— Знаешь, как поступал Ксан, Ксан Филдинг, с новичками, которых сбрасывали к нам в Левкийские горы? Сразу отправлял в дело. Ни советов, ни напутствий. «Не зевай», и все. Понял?

Митфорд был мне неприятен не так своей ограниченностью и подловатостью, как тем, что в нем я видел шарж на самого себя, гипертрофию собственных недостатков; раковая опухоль, которую я заботливо прятал внутри, у него находилась снаружи, открытая взору. Даже знакомое болезненное подозрение, что он — очередной «саженец», проверка, урок, во мне не пробуждалось; при его непроходимой тупости не верилось, что он такой искусный актер. Я подумал о Лилии де Сейтас; видно, я для нее — то же, что он для меня. Варвар.

Мы вышли из «Мандрагоры».

— В октябре еду в Грецию, — сказал он.

— Да что ты?

— Фирма хочет будущим летом и там экскурсии наладить.

— Странная идея.

— Грекам это на пользу. Выбьет дурь у них из головы. Я обвел глазами людную улицу Сохо.

— Надеюсь, сразу по прибытии Зевс поразит тебя молнией.

Он решил, что я шучу.

— Эпоха толпы, старичок. Эпоха толпы.

Он протянул руку. Знай я приемы, выкрутил бы ее и перебросил его через себя. Долго еще перед глазами маячила его темно-синяя спина, удаляющаяся к Шефтсбери-авеню; вечный триумфатор в схватке, где побеждает слабейший.

Через несколько лет я выяснил, что тогда он действительно блефовал, хоть и не в том вопросе. Я наткнулся на его имя в газете. Его арестовали в Торки за подделку эмиссионных чеков. Он гастролировал по всей Англии под видом капитана Александра Митфорда, кавалера ордена «За безупречную службу» и Военного креста.

«Хотя, — гласило обвинительное заключение, — подсудимый и находился в Греции в составе освободительной армии после поражения Германии, в движении Сопротивления он участия не принимал». И далее: «Выйдя в отставку, Митфорд вскоре вернулся в Грецию и получил там место учителя, предъявив фальшивые рекомендации. Уволен за профнепригодность».