Сигрид Унсет. Королева слова - Сигрун Слапгард

— А что с заглавием, не могли бы вы предложить ей изменить его? — спросила Кэсер их общего издателя.

— Прекрасная идея! Только попробуйте сначала вы! — с усмешкой ответил Альфред А. Кнопф[734].

Унсет много писала о своей личной драме, и публика восприняла книгу как исповедь. После гибели сына Сигрид Унсет нашла в себе силы жить дальше, она внимательно следила за ходом войны. И это безоговорочно покорило читателей. «Каждое утро, раскрыв газеты и прочитав военные сводки, по дороге на утреннюю мессу в маленькую доминиканскую часовню на улице Линнея, я размышляла об одном и том же: как хорошо, что Андерсу не довелось увидеть все это»[735]{105}.

Американские читатели убедились, что Сигрид Унсет питает ненависть ко всему немецкому, и с этой ненавистью ее сын Андерс сталкивается уже в двенадцатилетнем возрасте. Впрочем, сама она объясняет это чувство идейно-историческими и психологическими причинами: «В наиболее важных проявлениях немецкого духа, являющихся составной частью европейской культуры в эпоху Реформации и в эпоху романтизма, всегда доминировали черты шизофрении и маниакально-депрессивного психоза. Лютер был психопатом, психопатами были и почти все „герои“ Реформации, по крайней мере многие из них были психопатами, самоубийцами, самозабвенными эгоистами, мечтателями и чахоточными больными, сосредоточенными на своем драгоценном „я“; ведь именно таковы все их великие поэты, если мы обратимся к наиболее значительным фигурам эпохи романтизма. Если мое мнение справедливо, то получается, что именно страх умереть или впасть в безумие стимулирует талантливых людей на создание шедевров. Таким образом, угроза ранней смерти или безумия является необходимым условием для того, чтобы немецкое дарование получило свое развитие и его достижения превысили средний уровень» [736]{106}.

Отдельные главы были переложениями уже опубликованных статей, как, например, статья о побеге, которую она послала в информационный отдел американского военного департамента под заглавием «Весна 1940-го в Норвегии»[737]. Но рукопись вернули: «К сожалению, мы не можем использовать материалы, которые Вы так любезно нам выслали», — гласил ответ[738]. Впрочем, то, что статью отвергли, только распалило ее — ей просто необходимо было публично высказаться.

— Когда я прибыла в Сан-Франциско в 1940 году, я не сомневалась, что немцы нападут на США, однако 15 месяцев спустя Перл-Харбор атаковала Япония, — сказала Унсет в студии Си-би-эс 14 февраля 1942 года.

— Нужно ли воспитывать в детях ненависть к врагу? — задавала она риторический вопрос. — Нет, конечно, но зло в лице немцев и японцев само позаботится об этом.

Норвежские дети возненавидели оккупантов, уверяла Сигрид Унсет, и с этим ничего не поделаешь:

— Норвежские дети никогда не забудут, как обращались с их родителями и наставниками, они не смогут этого простить.

Впрочем, она не была одинока в своей ненависти к Германии. Многие, и не только в США, разделяли ее чувства. Ее резкие высказывания находили живейший отклик в кругах, близких к президенту Рузвельту. В числе ярых антифашистов оказался и министр финансов Генри Моргентау. В определенных кругах взгляды Сигрид Унсет не считали экстремистскими, ее воспринимали как очевидца нацистских преступлений. Она все чаще выступала по радио, и ее выступления становились все более откровенными. Например, когда она описывала немецких женщин, завербовавшихся в качестве волонтеров, с прикрепленными на куртках табличками «Helferinnen vom Dienst»{107}. Но сокращение HvD могло иметь и другое значение, считали жители оккупированных стран:

— В Норвегии мы их называем «немецкими шлюхами», — рассказывала Сигрид Унсет.

Она повторяла, что и Гитлер, и Сталин низвели «матерей до уровня свиней, превратив их в производительниц солдат и палачей для государственной скотобойни»[739].

9 апреля 1942 года Унсет выступила перед большой аудиторией в Карнеги-холле в Нью-Йорке. Она не уставала повторять, что, согласно давней норвежской традиции, общество должно строиться на законах. Это отражено и в памятниках литературы:

— Исландские саги о семейных распрях и убийствах — вовсе не истории об обществе, где попирают законы. <…> Стремление норвежцев к закону и справедливости красной нитью проходит через всю нашу историю.

Именно это стремление к справедливости отличает и творчество великих норвежских поэтов:

— Жаждой справедливости отмечена поэзия и жизнь Вергеланна, произведения Ибсена и Бьёрнсона, Александра Хьелланна и Юнаса Ли. К идеалам справедливости устремлено и наше молодое мятежное поколение, в лице Арнульфа Эверланна и Улава Дуна, Юхана Фалкбергета и Сигурда Кристиансена. Да и вообще вся наша жизнь — это борьба за справедливость.

Кстати, Унсет часто вспоминала поэта, который вместе с ней взывал: «Услышьте, услышьте!» Это было в Стокгольме три года назад, но сейчас фашисты заключили Арнульфа Эверланна в концлагерь. Тогда она поклялась донести его слова до американцев, к тому же она считала его своим другом: «Я много думаю об Арнульфе, я очень его люблю»[740].

Она рассказывала американской публике, что он, «самый талантливый из ныне живущих поэтов Норвегии»[741], написал лучшее свое стихотворение, когда началась война. До того как его схватили, он написал два новых стихотворения, которые она цитировала в своих выступлениях: «Королю» и «Все ради Норвегии». Ее также волновала судьба писательницы Ингеборг Мёллер, которую, насколько ей было известно, заточили в концлагерь Грини.

Ужиная с Уиллой Кэсер, прогуливаясь в обществе Хоуп Аллен и писательницы Марджори Киннан Роулингс, с которой она недавно познакомилась во Флориде, Сигрид Унсет обсуждала роль творчества и отстаивала право писателя высказывать свою точку зрения на моральные проблемы. С Роулингс Унсет познакомилась, когда весной 1942 года ее избрали почетным доктором Роллинс-колледжа во Флориде.

Марджори Киннан Роулингс получила мировую известность благодаря семейно-психологическому роману «Сверстники». Его события происходят там, где она сама основала апельсиновую ферму. Она пригласила Сигрид Унсет к себе и показала ей местность с буйной растительностью, изобиловавшую апельсиновыми, грейпфрутовыми и мандариновыми деревьями. Снова Сигрид Унсет встретила женщину, с которой ее объединяли любовь к литературе и общий взгляд на многие явления. Они часто проводили время вместе. «Мы взяли с собой обед и сварили кофе на костре из сухих пальмовых листьев у глубокого оврага, места, которое играет большую роль в книге. Лес кишел дичью, и стаи птиц кружились над озерами», — писала она своей сестре[742]. Потом, когда в начале лета она собиралась отметить свое шестидесятилетие, она снова заехала в Онейду и отправилась на прогулку с Хоуп Эмилией Аллен. Ей не хотелось официальных торжеств в Нью-Йорке, в кругу писателей. Ее очень обрадовало письмо из Швеции — это было первое письмо из родных мест после атаки на Перл-Харбор.