Слова сияния - Брендон Сандерсон

Этот человек ослеп после несчастного случая в детстве.

«Каждую ночь я молюсь Всевышнему, чтобы он вернул мне зрение, и я смог бы заново обрести красоту».

«Значит, красоту необходимо видеть глазами?» — спросил первый.

«Конечно. В этом заключается ее природа. Как ты сможешь оценить произведение искусства, не увидев его?»

«Я могу услышать музыкальный шедевр», — ответил первый.

«Прекрасно, ты можешь услышать некоторые виды красоты, но у тебя не выйдет познать подлинную красоту, не имея зрения. Только ее малую часть».

«Скульптура, — проговорил первый. — Разве я не могу почувствовать все ее изгибы и выпуклости, касания резца, превратившего обычный камень в необыкновенное чудо?»

«Полагаю, что так, — согласился второй. — Ты сможешь познать красоту скульптуры».

«А что насчет красоты еды? Разве это не произведение искусства, когда повар создает шедевр, чтобы усладить чувство вкуса?»

«Полагаю, что так, — ответил второй. — Ты сможешь познать красоту искусства повара».

«А что насчет красоты женщины, — продолжил первый. — Разве я не могу познать красоту женщины в нежности ее ласки, мягкости ее голоса, в остроте ее разума, когда она будет читать мне философские трактаты? Разве я не смогу познать такую красоту? Разве я не смогу познать большую часть видов красоты, даже не имея зрения?»

«Прекрасно, — ответил второй. — Но что, если тебе отрежут уши, заберут твой слух? Отрежут язык, вынудив тебя замолчать, лишат чувства вкуса? Что, если твою кожу сожгут и ты больше не сможешь осязать? Что, если единственное оставшееся тебе — это боль? Тогда ты не сможешь познать красоту. Ее можно отнять у человека».

Посланник замолчал и наклонил голову, посмотрев на Шаллан.

— В чем дело? — спросила она.

— А ты что думаешь? Можно ли отнять красоту у человека? Если он не сможет касаться, ощущать запах, слышать, видеть... Что если все, что он знает, это боль? Отняли ли у такого человека красоту?

— Я... — Какое это вообще имело отношение к чему-либо? — Меняется ли боль день ото дня?

— Допустим, что да, — ответил посланник.

— Тогда для такого человека красота будет заключаться в том времени, когда боль уменьшается. Зачем вы рассказали мне эту историю?

Посланник улыбнулся.

— Быть человеком — значит искать красоту, Шаллан. Не отчаивайся, не переставай искать, потому что на твоем пути выросли шипы. Скажи мне, какую самую прекрасную вещь ты можешь себе представить?

— Отец, скорее всего, в недоумении, куда я подевалась...

— Ответь мне, — сказал мужчина. — А я расскажу, где находится твой брат.

— Тогда чудесная картина. Это самая красивая вещь.

— Ложь. Скажи мне правду. Что это, дитя? Что для тебя красота?

— Я... — Что же это? — Моя мать до сих пор жива.

Шаллан обнаружила, что шепчет, встретившись с ним взглядом.

— И?

— И мы в саду, — продолжила она. — Мать разговаривает с отцом, а он смеется. Смеется и обнимает ее. Мы все там, в том числе и Хеларан. Он никогда не уезжал. Знакомый моей матери... Дредер... никогда не приходил в наш дом. Мать любит меня. Она обучает меня философии и показывает, как рисовать.

— Хорошо, — произнес посланник. — Но ты можешь лучше. Каково это место? Каким ты его ощущаешь?

— Весна, — проговорила Шаллан резче, чувствуя раздражение. — Мохоплющ цветет ярко-красным. Он сладко пахнет, а воздух влажный от утреннего сверхшторма. Мать шепчет, но ее голос звучит музыкой. Смех отца не отдается эхом — он поднимается прямо в воздух и обволакивает нас всех. Хеларан учит Джушу, как обращаться с мечом, они тренируются неподалеку. Виким смеется, когда Хеларан получает удар по ноге. Он готовится стать ардентом, как хотела мать. Я рисую их всех, царапая угольком по бумаге. Мне тепло, несмотря на легкую прохладу в воздухе. Рядом со мной стоит чашка сидра, и я чувствую сладость во рту от только что сделанного глотка. Это красиво, потому что могло бы быть правдой. Должно было стать правдой. Я...

Она сморгнула слезы. Она видела. Отец Штормов, но она это видела. Слышала голос матери, заметила, как Джушу передает сферы Балату, потому что проиграл дуэль, но смеется, не заботясь о потере денег. Она чувствовала воздух, запахи, слышала, как в кустах шумят сонглинги. Картина практически стала реальностью.

Перед ней плавали сгустки света. Посланник вытащил пригоршню сфер и протянул в ее сторону, пристально глядя прямо в глаза. Между ними поднимался парообразный штормсвет. Шаллан пошевелила пальцами, и образ идеальной жизни обернулся вокруг нее, как уютное теплое одеяло.

«Нет».

Она отпрянула назад. Туманный свет растаял.

— Я вижу, — проговорил тихо посланник, — что ты пока не понимаешь в полной мере природу лжи. У меня была такая же проблема, много лет назад. Осколки здесь очень суровы. Тебе придется столкнуться с правдой, дитя, прежде чем ты сможешь развиваться дальше. Как человек, которому сначала необходимо изучить закон, чтобы потом нарушить его.

Тени ее прошлого плавали в глубинах разума, лишь слегка показываясь на солнечный свет.

— Вы можете мне помочь?

— Нет. Не сейчас. Во-первых, ты еще не готова, а у меня есть дела. Как-нибудь в другой раз. Продолжай колоться о шипы, ты сильная, и прокладывай дорогу к свету. Вещи, с которыми ты сражаешься, не совсем естественные.

Он поднялся на ноги и поклонился ей.

— Мой брат, — напомнила Шаллан.

— Он в Алеткаре.

— В Алеткаре? Но почему?

— Потому что там он чувствует себя нужным, конечно же. Если я увижу его снова, передам от тебя привет.

Посланник пошел прочь легкой походкой, двигаясь плавно, как в танце.

Шаллан смотрела, как он уходит, и чувствовала, что в глубине ее души все встает на места, что части ее разума собираются в одно целое. Она поняла, что даже не спросила, как зовут мужчину.

ГЛАВА 46. Патриоты

Когда Симолу сообщили о прибытии Танцующих на Грани, им, как обычно в таких случаях, овладели скрытые оцепенение и ужас. Хотя этот орден не был самым требовательным, их грациозные, мягкие движения скрывали смертельную опасность, которой они к этому времени уже весьма прославились. Кроме того, они были самыми утонченными и красноречивыми из всех Сияющих.

Каладин достиг конца строя мостовиков. Они стояли по стойке смирно, копья на плечах, взгляды направлены прямо перед собой. Превращение было удивительным. Он кивнул, стоя под темнеющим небом.

— Впечатляет, — сказал он Питту, сержанту Семнадцатого моста. — Мне не часто приходилось видеть такой отличный взвод копейщиков.

Это был тот вид лжи, который учились использовать командиры. Каладин не упомянул то, что некоторые мостовики не могли стоять неподвижно или что их маневры в строю казались неуклюжими. Они пытались. Он чувствовал их старание в серьезных выражениях лиц и в том, как они начали гордиться своей униформой, своей принадлежностью. Они были готовы к патрулированию, по крайней мере, недалеко от военных лагерей. Каладин мысленно отметил себе сказать Тефту, чтобы тот начал включать их в очередь вместе с двумя другими бригадами, которые уже подготовились.

Каладин гордился ими и давал им это понять на протяжении всего времени до наступления ночи. Затем он отпустил их на ужин, который пах совсем не так, как рогоедская похлебка Камня. Семнадцатый мост считал своей отличительной чертой вечернее бобовое карри. Проявление индивидуальности через выбор еды. Каладину это показалось забавным, пока он шел в темноте, закинув копье на плечо. Ему требовалось осмотреть еще три бригады.

Следующий, Восемнадцатый мост, был одним из тех, у которых имелись проблемы. Их сержант, хотя и серьезный, не обладал присутствием духа, необходимым хорошему офицеру. Или, скорее, ни у кого из мостовиков его не было. Он оказался просто особенно слаб. Склонен просить вместо того, чтобы приказывать, неуклюж в общении.

Однако нельзя было во всем винить Вета. Ему досталась особенно противоречивая группа людей. Каладин обнаружил солдат Восемнадцатого сидящими отдельными кучками и поедающими свой ужин. Ни смеха, ни духа товарищества. Они не остались обособленными, как в свою бытность мостовиками. Вместо этого они разбились на маленькие группы, которые не общались между собой.

Сержант Вет скомандовал «смирно», и они лениво встали, не утруждаясь построиться или отдать честь. Каладин видел правду в их глазах. Что он мог им сделать? Точно ничего, что было бы хуже, чем их жизнь в качестве мостовиков. Так зачем напрягаться?

Какое-то время Каладин говорил им о мотивации и единстве.

«С этими людьми необходимо провести еще одну тренировку в ущельях», — подумал он.

И если тоже не сработает... Ну, вероятно, ему придется распустить их и распределить по другим взводам, в которых все в порядке.