Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони

– Время позволяет забыть горе, гасит месть, смиряет гнев и уносит ненависть, и тогда прошлое уходит.

Когда начался день 6 апреля 1424 года, Катрин, проведшая остаток ночи в молитвах, встала у узкого окна, выходящего на улицу. День был серый, и завеса мелкого дождя окутала город своей грязной пеленой. Но, несмотря на непогоду и ранний час, люди уже толпились у Дома с обезьяной в ожидании обещанного кровавого спектакля. Молитва помогла молодой женщине. Она нашла в ней поддержку и покой, которые она давно потеряла. От всего сердца она просила Божьего милосердия для человека, чью тайну она наконец узнала. Печальную тайну страдания и позора! Она знала, что теперь она сможет думать о нем с долей нежности. Поскольку она поняла его, Гарен стал ей дорог. Только одно мучило ее: выполнил ли тюремщик ее просьбу?

Движение в толпе вывело ее из задумчивости. Пикет лучников с топориками у плеча в мокрых блестящих касках появился на улице, окружая человека, уже в годах, но очень могучего, в котором она с содроганием узнала палача Жозефа Бленьи. Он пришел за осужденным…

Когда вновь прибывшие остановились у Дома с обезьяной и зашли туда, сердце Катрин сильней забилось под черным шерстяным корсажем. Она боялась вдруг увидеть среди лучников живого Гарена. Уже подъехала к дому лошадь грязно-белого цвета, запряженная в телегу, на которой возвышалась решетка из грубо оструганного дерева, куда должны были поместить заключенного, чтобы провезти его по городу. Возгласы удовлетворения послышались в толпе…

Прошло несколько минут, показавшихся Катрин бесконечными. Она скорее почувствовала, чем увидела рядом с собой Сару и Эрменгарду. С улицы послышались удивленные возгласы, перешедшие в гневные крики.

Появился Жозеф Бленьи. На его руках виднелось мертвенно-бледное полуобнаженное тело мужчины, которое он грубо бросил в телегу. Это было тело Гарена, и Катрин прикусила кулачок, чтобы не закричать.

– Он мертв! – проговорила Сара.

Палач привязывал веревками всего лишь труп – толпа не ошиблась. Вот что вызвало ее разочарование и гнев. Смотреть, как повесят мертвое тело, которое уже не способно страдать, было неинтересно.

Три женщины, стоявшие у окна, перекрестились. Но рука Сары вдруг застыла.

– О, посмотрите! – вскричала она, показывая на открывшуюся дверь в Дом с обезьяной. Двое стражников вынесли другое неподвижное тело, в котором Катрин с удивлением узнала тюремщика Руссота. Она в то же мгновение поняла, что произошло в тюрьме перед казнью. Тюремщик Руссот передал отравленное вино Гарену, но не смог удержаться, чтобы не попробовать его. Он заплатил своей жизнью за это.

– Он тоже мертв! – сказала Катрин.

Она услышала спокойный голос Абу-аль-Хаира, который неслышно подошел сзади:

– Тем лучше! По крайней мере, нам нечего опасаться, что он заговорит.

Но Катрин не слышала его. Все свое внимание она сосредоточила на Жозефе Бленьи. Палач закончил привязывать тело к решетке. Одной рукой он взял под уздцы лошадь, в другую – кнут, который был у него за поясом, и хлестнул им лошадь. Телега двинулась через толпу. Решетка соскользнула, слегка подпрыгнув, в жирную грязь улицы, и мертвое тело сразу стало черным. Голова и ноги свешивались с телеги.

Дождь припустил с новой силой. Затуманенными от слез глазами Катрин провожала волочащееся под улюлюканье толпы тело того, кто волею судьбы был связан с ней и кто умер от невозможной любви…

Часть вторая. ЖАННА (1428) 

ГЛАВА X. Миссия Яна ван Эйка

Роскошная фландрская осень одела в золото и пурпур старые деревья, распростершие свои ветви над черной водой канала. Еще яркое солнце задержалось на остроконечных крышах и цветных стенах домов Брюгге. Но стало уже свежо, и окна были закрыты. Из всех труб вился дымок и, растворяясь в воздухе, уходил в облака, летящие в бледно-голубой лазури неба. Ветер потихоньку срывал листья, и они, медленно кружась, опускались на черную воду. Чувствовалось, что скоро наступит безмолвие зимы…

В доме Катрин тоже горел огонь. Он весело пылал в камине большого зала, в котором находились хозяйка и художник. Вот уже два часа, как Катрин позировала. Она устала, и мурашки стали пробегать по ее рукам и ногам. Выражение ее лица изменилось, и художник заметил это.

– Почему вы не сказали мне, что устали? – спросил он, улыбаясь, что так шло его худому лицу.

– Потому что вы работаете с таким увлечением, что мне было совестно вас прерывать, маэстро Ян. Вы удовлетворены?

– Больше, чем я могу выразить словами. Вы лучшая модель, которую я знаю… На сегодня хватит. Еще один сеанс, и все будет прекрасно.

Художник бросил свою кисть в большую фаянсовую вазу зелено-белого цвета, где уже стояли добрых два десятка других, и отошел от мольберта, чтобы взглянуть на свою работу. Его серо-голубые глаза переходили с картины на молодую женщину.

Она сидела в кресле на возвышении. Широкие складки ее длинного бархатного платья, перехваченного золотым поясом, свисали с импровизированного трона. Ее декольте не было украшено никакими драгоценностями, зато на лбу сверкал узкий золотой обруч с жемчугами и аметистами, удерживающий копну белокурых волос, разбросанных по плечам. В руках, положенных на колени, она держала скипетр в виде лилии тонкой работы.

Ван Эйк облегченно вздохнул:

– Я спрашиваю себя, когда я устану писать вас, Катрин?.. Если я не ошибаюсь, это уже третий портрет? Но какой художник может устать от такой красоты?

Катрин в ответ тоже вздохнула. Она спокойно спустилась с возвышения, положила на стол свою лилию и подошла к поставцу, где выстроились разноцветные кубки венецианского стекла и высокий графин с золотым декором. Она наполнила два кубка испанским вином, протянула один художнику, а второй с улыбкой поднесла к своим губам.

– Ну что вы, Ян!.. Не начинайте все снова… Сейчас вы станете мне говорить, что я – единственная в мире, а еще через мгновение, что страстно любите меня. А я вам отвечу то же, что всегда. Тогда зачем же?

Ван Эйк пожал плечами и одним глотком осушил бокал.

– В надежде, что однажды вы ответите по-другому. Вот уже три года, Катрин, три года, как герцог Филипп сделал меня своим личным художником, назначил камердинером, три года я вижу вас рядом с ним, обожаю вас и страстно люблю. Это так долго – три года…

Катрин сняла усталым жестом свой золотой обруч, оставивший красную полоску на ее челе, и небрежно бросила его рядом с лилией, как какую-то пустячную вещь.

– Я знаю… Вот уже три