ГНИЛЬ - Константин Соловьёв

Потом он упал в воду. Опора под руками внезапно исчезла, он полетел куда-то вниз, в ревущие жернова ледяной воды, которые подхватили его, оглушили, ударив о камень, куда-то потащили, пытаясь размолоть с яростью, от которой он едва не лишался чувств. Вода несла его, швыряла, молотила, вода рвала его своими когтями. Он думал, что задохнется, но всякий раз его вышвыривало на поверхность. Он перестал отличать воду от воздуха. Единственное, на что хватало его — барахтаться в этом сокрушающем свинцовом потоке. Он не помнил, выкинуло ли его или он выбрался сам. Скорее всего, первое — он был слишком обессилен чтобы зацепиться за что-то и вылезти.

Возможно, он полз так несколько лет. Или все эти события вместил в себя один час. Маан не знал этого. Время осталось на поверхности, о которой он почти ничего не помнил. Здесь не существовало времени, как не существовало и света — здесь они были никому не нужны.

Маан очнулся от того, что ледяные когти холода проникли сквозь кожу прямо в костный мозг и теперь пытались разорвать его на части. Перед холодом отступила даже боль, она затихла, прекратив копошиться голодной крысой в обрубке его ноги, вытащила липкий гнойный язык из живота. Но когда Маан попытался пошевелиться, боль резанула с такой силой, что перед глазами вспыхнули сотни зеленоватых ослепляющих ламп, на мгновенье осветивших каменный мешок, в котором он свалился в беспамятстве.

Он лежал на спине и озноб грыз его тупыми бесформенными зубами, сдавливая со всех сторон. Здесь к нему вернулось сознание, или его слабый проблеск, полный зыбких шепчущих теней. Маан понимал, что умирает. Это говорило ему чутье Гнильца и это говорил ему рассудок человека. Никто не выживает после такого.

Что ж, упрямство сослужило ему в последний раз добрую службу.

Его тело скорее всего не найдут. Маан не знал, как далеко он прополз подземным лабиринтом, но был уверен, что взять его след Контролю вряд ли удастся. Они сорвут решетку и спустятся вниз — с прожекторами, акустическими приемниками, тепловизорами, может даже аквалангами. Они вскроют все выходящие на поверхность узлы огромной системы водоочистки всего жилого блока. Они возьмут под контроль фильтры, отстойники и силовые подстанции. Но даже если Мунн загонит под землю всех своих людей, он не сможет прочесать и десятую часть всей системы.

Ему не единожды приходилось выслеживать Гнильцов в системе водоснабжения, и он имел представление, хоть и слабое, об этом мире вечно текущей воды и работающих агрегатов. Настоящий лабиринт, состоящий из многих сотен пересекающихся и автономных тоннелей. Генераторные, резервные накопители, станции опреснения, дублирующие фильтры, координационные пункты, аварийные резервуары для сброса воды, пожарные цистерны. Даже тот, кто полвека назад возводил все это, вряд ли смог бы разобраться тут, имея подробную карту. Вода всегда была одной из основных проблем Луны. Система водоснабжения закладывалась на века и создавалась предельно автоматизированной — полностью механическая империя в недрах планеты. Найти здесь Гнильца удавалось в исключительных случаях — когда те, потеряв рассудок, выбирались к поверхности, и страх загонял их в тупик, в тесные технические тоннели и тупики. Таких было легко брать. Часто они даже не понимали, что произошло.

Мунн будет рвать и метать, но здесь, под землей, даже незыблемая власть Контроля не абсолютна. Здесь, в его новом мире.

Они не найдут его тела, он умрет в темном углу, никем никогда не увиденный. Может быть, спустя много лет какой-нибудь рабочий, привлеченный странным запахом, найдет его мумифицированный труп, похожий на огромного разбухшего жука. Но это уже никому не принесет радости. Мунн к тому времени истлеет в гробу, наверняка таком же крошечном, как и его кабинет, окруженный сухими венками и мертвыми цветами. И Геалах умрет, сожранный изнутри раком легких. Те люди, которые стреляли в него, будут мертвы, и те люди, которые хотели в него стрелять, тоже будут мертвы. И только Контроль будет жив, потому что Контроль бессмертен и будет существовать столько, сколько существует Гниль, сколько существует Луна.

Маан со злорадством подумал, что до самой смерти Мунну не будет покоя. Не найдя тела Маана, он никогда не поверит в его смерть. Он из тех людей, которые, полагая себя реалистами, всегда готовятся к худшему. И призрак ускользнувшего из рук Гнильца будет тревожить старика до последнего его вздоха.

Пусть это будет ему местью.

Чтобы холод не так досаждал, Маан свернулся, насколько мог, приняв позу эмбриона. Это не особо помогло — вокруг был холодный камень, безжалостно высасывавший крохи тепла. Маан растворялся в нем, сам обращаясь камнем. Смерть терпеливо стояла рядом, ловя его слабеющее дыхание. Не костлявая фигура в истлевшем плаще, лишь тускло светящаяся сфера, крошечная как теннисный мяч и в то же время огромная как Сверхновая. Когда Маан умрет, она схлопнется вокруг него, обрывая тончайшие нити чувств и обращая темноту, царящую вокруг него, настоящей темнотой вечной ночи, после которой никогда не наступит день.

Маан ощутил, как его легкие, промерзшие насквозь, замедляют свою работу. Так старый изношенный механизм, лишившийся источника питания, медленно, как бы нерешительно, останавливается, впервые за много лет. Скрип шестеренок, чей привычный ход оказался нарушен. Утробный, обрывающийся на самой высокой ноте, предупреждающий сигнал. Вонь сгоревшей изоляции. Скрежет пошедших вразнос деталей, еще остающихся частями одного большого механизма, рассыпающегося на ходу. Большого механизма под названием «Маан», слишком старого чтобы восстановить повреждения, слишком беспомощного чтобы продолжать функционировать.

Легкие работали со скрипом, и каждый их следующий вдох был слабее и медленнее предыдущего. Маан понял, что у него в запасе осталось лишь несколько вдохов. Потом он не сможет дышать. Засыпающий рассудок, качающийся на рваных волнах боли, отметил этот факт мимоходом.

Это было неважно.

Он сделал все, что смог. Это было сложно, это было почти невозможно, но он сделал все, что хотел и теперь время долгожданного отдыха. У него много лет не было отдыха. Он его заслужил.

Маан улыбнулся и сделал последний вдох. Легкие попытались по инерции еще раз вобрать в себя порцию воздуха, но они были не более чем слабой плотью, которая выполняет возложенные на нее функции до тех пор, пока может. Они тоже были упрямы, как упрям он сам, они не хотели сдаваться. Но сейчас все их усилия были ни к чему. Маан замер, вслушиваясь в полную тишину, установившуюся вокруг него. Странно, раньше он не замечал, что эта тишина нарушается его собственным дыханием.