Битва в пути - Галина Николаева

— Понятно. Понятно все, что вы хотите сказать. «Министерство оторвано от заводов». Тезис не новый.

— Я хочу сказать, что заводов стало великое множество. Чтобы избежать бумажного руководства, работники министерства должны обладать многими качествами. Вас я не знаю. Но я знаю, что Бочкарев обладает как раз этими качествами. Я прошу, чтобы мой вопрос был передан ему, когда он вернется.

Бахирев совершил очередную бестактность. Беловодов понял: приезжий из тех, кто будет ходить и жаловаться по всем возможным организациям и инстанциям. Надо было это в корне пресечь.

— Завод знает не только Бочкарев, но и другие! — Он встал. — В министерстве знают и понимают больше, чем вы думаете, товарищ Бахирев. Мы знаем, что вы провалили технологию, вовлекли завод в катастрофу и теперь хотите свалить все на конструкцию и уйти от ответственности.

Бахирев тоже встал.

— Я не ухожу от ответственности. Сочтите меня виновным за прошлое, судите и наказывайте. Я приехал говорить о будущем. О новой конструкции. Она технологичне, дешевле, прочнее той, которая имеется.

— Я уже сказал, есть закон, который запрещает менять массовое производство без должного срока испытаний.

— Я пойду в ЦК! — взорвался Бахирев.

«Так я и знал, — убедился Беловодов. — Из сутяг и кляузников. Обрубить сразу».

— Ваше дело. Предупреждаю, однако, что ЦК мы уже информировали. У них есть заключение специалистов о том, что конструкция работоспособна и срывы зависят от технологической разболтанности завода. В ЦК известны также два решающих факта: первое — это то, что конструкция принята на двух заводах, а противовесы летят на одном — на вашем; второе — это то, что они летели главным образом в той серии, которая выпускалась во время болезни Вальгана, когда завод находился под вашим непосредственным руководством. Это не бумажка, товарищ Бахирев! — Он отодвинул бумаги Бахирева.

Это и есть жизнь! И ЦК об этой жизни знает. Кстати, я туда сейчас позвоню. Возьмите это, — он отодвинул бумаги. — Советую с такими филькиными грамотами больше в министерство не показываться. А тем более в ЦК! Хотя это уж ваше дело!..

Он нажал кнопку и сказал секретарше:

— Просите следующего!

Бахирев едва выбрался из комнаты. Кожа лица опять стала горячей и тесной.

Он пошел в ЦК и позвонил из бюро пропусков. Ему ответил молодой, торопливый голос:

— Товарищ Бахирев? Сменный инженер тракторного? По какому вопросу? О противовесах? Сейчас я уезжаю на завод до вечера. Давайте завтра!

Бахиреву, взволнованному и уязвленному, послышалась в словах излишняя жесткость и торопливость.

«Беловодов уже успел. Позвонил и обрисовал».

Он вышел и остановился у дверей. Машины стояли длинным строем возле заснеженного сквера. Толпы людей спешили по морозной улице. Никому не было дела до сменного инженера Бахирева с его летающими противовесами. "Ждать до завтра? Зачем? Что будет завтра? Что сможет он противопоставить заключению специалистов и словам Беловодова? Кем войдет он в ЦК? Опозорившимся, изгнанным виновником аварий и обрывов? «Производственным авантюристом»? С чем войдет? С не доведенными до конца испытаниями и бездоказательными бумагами в смятых корочках? Он больше всего уповал на убедительность новой конструкции. Но здесь, в ЦК, он будет разговаривать не с конструктором-тракторостроителем, и этот его главный козырь не сыграет. Зачем идти? Не разумнее ли вернуться и как можно скорее накрутить недостающую законную тысячу испытаний, и тогда снова?.. Куда же сейчас ехать? В гостиницу «Москва» или на вокзал за обратным билетом?

Усталость от всего пережитого и от многих бессонных ночей сковала его. Отупевший брел он по улицам, не чувствуя мороза, не видя людей, сам не зная куда. За мелькали машины, опоясанные шашечными клетками, — Такси. Он открыл дверцу.

— Куда? — спросил шофер. — На вокзал!

Он не телеграфировал домой о приезде. Он не мог говорить с Катей о том, что произошло, и не мог в час встречи притвориться, будто ничего не произошло. Он поехал на завод автобусом. Сойдя на остановке, наткнулся на Василия Васильевича и, боясь расспросов, попытался сделать вид, что не заметил его. Но старик пошел навстречу, сияя всем своим раскрасневшимся на морозе лицом. Он покрутил усы тем особым ухарским движением, которое появлялось у него в торжественных случаях.

— Ну, Дмитрий Алексеевич, поздравить можно! «Так я и знал, — покривился Бахирев, — Ждут удачи, невесть чего».

Он нехотя выдавил:

— Не с чем поздравлять, Василий Васильевич. Старик почему-то сразу переменился в лице:

— Как же это не с чем? С доверием! Этим пренебрегать не след! Это, я вам прямо скажу, вы зря… Зря. Зря… — Он вдруг самым изысканным образом приподнял над головой шапку и даже слегка шаркнул по снегу подшитым валенком. — До свидания. Будьте здоровы.

Бахирев знал, что старик принимает «великосветский» вид только в минуты горькой обиды.

«Что-то неладное я сказал. Он меня не понял или я его? На что опять обиделся?»

— Василий Васильевич!

Старик остановился и поглядел с тем же горько-обиженным и укоризненным выражением.

— Может, я опять неладное сказал? Очумел от поездки. Прямо с поезда, вот с чемоданом. И поездка такая, не приведи бог, поздравлять не с чем.

— Так ведь я вас и не с поездкой… Или вы ничего не знаете?

— Ничего я не знаю… С вокзала.

Старик расплылся шире прежнего:

— От меня, значит, от первого? Хорошей вестью приятно встретить. На отчетно-перевыборном в партком вас избрали, Дмитрий Алексеевич.

Бахирев опустил чемодан не сразу осмыслив неожиданное событие.

— С избранием! С доверием, значит.

— Меня? Ну, действительно… Хорошая весть! Спасибо.

Бахирев был взволнован, старик обрадовался этому и заторопился с рассказом:

— Что тут было! Два раза переголосовывали. Бы и тoгo не знаете, что директора не выбрали?

— Вальгана не выбрали?! — Бахирев чуть не выронил изо рта трубку. — Расскажите: как, что?

Они сели на скамейку детского скверика.

Что тут было-происходило! Сперва шло ничего, порядок порядком. В прениях интересуются рабочие, какое поступило в партком заявление на директора от комсомольцев модельного, Чубасов, конечно, читает это заявление относительно неправильного отношения к кокилю и к прогрессивной технике. Тогда берет слово Дронов, говорит про это письмо, что в нем, мол, звучат нездоровые настроения. Слушаю я и не могу с этим примириться. Громожусь я на трибуну. «Как же, говорю, нездоровые? Если бы комсомольцы молчали о безобразиях или бы зря кричали по углам, это были б действительно нездоровые настроения. А они прогрессу добиваются через парт ком! Через свои посты! Это и есть самое здоровое настроение». Поддержали меня Осипов и другие товарищи. Однако Дронов не соглашается. И пошла тут полная перепалка! Дронов опять хватается за письмо и говорит такие слова: мол, модельщики пишут про директора, что у него разговор, как у старорежимного хозяина. А у самих, мол, все письмо написано в развязном хозяйском тоне! Как дошел до этого, глядим, встает наш Корней Корнеич. Просит внеочередного слова. Тут, конечно, всеобщая тишина. Не говорун, редко-редко когда выступит!) А тут — внеочередное! И пошел разговор принципиальный об этом об самом слове — «хозяин». Корней Корнеевич доказывает: если хотите, чтоб молодежь по-хозяйски работала, не укоряйте ее и за хозяйские слова! Мы, мол, этим хозяйским духом и сильны! Словом, говорит про самое про основоположное. Весь зал рукоплещет! Выступает директор, ничего существенного изложить не может. «Я работал. Меня не оценили». Только усугубил положение. Приступили к выборам. Выдвигают тут и вашу кандидатуру. Были, конечно, и отводы. Опять повоевали, Поднялись тут и наши чугунщики, и моторщики, и модельщики присоединились. Надо сказать, Чубасов с Грининым поддержали. Проголосовали. Объявляют результат тайного голосования: Бахирев избран, Вальган нет! Как бомба разорвалась, ей-богу! Тут Уханов возражает: неправильное, мол, голосование. Два раза переголосовывали — один результат.

Бахирев грыз мундштук трубки. Вот, значит, как! Пока он там стоял у бюро пропусков, унылый, усталый, одинокий, здесь дрались за него и за его линию. И кто дрался? От мальчуганов из модельного до седоусых стариков, не считая таких людей, как Чубасов, Гринин.

Если б он знал, не уехал бы из Москвы ни с чем. На минуту потерял чувство общности с этими людьми — и уже слабость, уже растерянность, уже промах.

«Эх, буду ли я когда-нибудь человеком?» Он встал:

— Спасибо, Василий Васильевич. Помните, я однажды пришел к вам домой за наукой? Мне еще не раз приходить. Одно у меня оправдание: ученик я хоть и тупой, да старательный.

Через полчаса он, сжавшись, сидел перед разъяренным Чубасовым и гневным Рославлевым.