Жестокая охота - Виталий Гладкий

До зимовья оставалось не больше километра, Когда Егор вдруг резко остановился, будто натолкнувшись на невидимую в сумерках стену. Он стоял неподвижно, как каменное изваяние, и, раздувая ноздри, глубоко вдыхал стылый воздух. А руки тем временем медленно и осторожно делали свое дело — сначала с плеча сполз ремень ружья-бескуровки, затем послышался легкий щелчок предохранителя, и стволы двенадцатого калибра уставились в небольшую лощину впереди.

Там, шагах в двадцати от Егора, в густом листвяке, что-то шевелилось. Он еще не видел зверя, но этот резкий кисловатый запах опытный таежник мог различить среди десятка других — легкий низовой ветерок тянул его в сторону. Медведь — у Зыкина почти не было сомнений. “Повезло…” — мельком подумал он, но радости от такой встречи не ощутил — сумерки быстро сгущались, а в темноте со зверем шутки плохи. Однако отступать Егор не стал — в голову ударил хмель охотничьего азарта. Стараясь не делать резких движений, он освободился от рюкзака, передвинул на живот широкий охотничий нож в кожаных ножнах — чтобы был под рукой на всякий случай — и скрадком, пригибаясь и прячась за стволами лиственниц, двинулся к шевелящейся темной массе впереди: если бить, то наверняка; зверь промаха не простит.

Зыкин осторожно раздвинул ветки, перенес тяжесть тела на левую ногу, неуловимо быстрым движением прижал приклад к плечу, затаил дыхание и… опустил ружье.

На небольшой поляне, у противоположного края которой росли разлапистые лиственницы, лежал медведь. Что-то не понравилось Егору в его позе: зверь тяжело, сдавленно вздыхал, ворочаясь с богу на бок, передними лапами вяло шлепал по загривку, будто отгоняя назойливого гнуса, и временами тихо, по-собачьи, поскуливал.

“Что с ним?” — недоумевал охотник, с тревогой прислушиваясь к шуршанию веток и вглядываясь в заросли. Он разобрал, что перед ним пестун-двухлетка. А значит, где-то поблизости может быть и его мать-медведица, встреча с которой при таких обстоятельствах в планы Егора не входила, — за своего мальца она спуску не даст. Ее не испугаешь, не отгонишь пальбой, будет драться до последнего вздоха. Не дай бог промахнуться…

Тут Егор заметил рядом со зверем полуразрушенное сооружение, отдаленно напоминающее двухскатный шалаш. “Удавка… — догадался он и тут же рассвирепел: — Какая же это стерва по моему участку пенки собирает?! Да я его…”

Зыкин всей душой ненавидел этот варварский способ добычи медведя — охотой его нельзя было назвать. Соорудить ловушку особого труда не представляло: между толстыми лесинами или столбами крепилось бревно-перекладина, из жердей устраивалась крыша шалаша, на открытых входах настораживались две петли-удавки из тонкого, но очень прочного стального троса, а посредине подвешивался кусок протухшего мяса. Любопытный и нередко голодный зверь, который мог играючи, одной лапой, разрушить ловушку, тем не менее, пытаясь добраться к мясу, лез внутрь через один из входов, где его и подстерегала коварная петля-удавка. Этот жестокий, недостойный настоящего охотника способ редко приносил пользу даже в случае “удачи”. Ведь каждый день не будешь посещать ловушку, и несчастный зверь погибал в страшных мучениях, превращаясь летом за два-три дня в кучу гниющего мяса.

“Попадешься ты мне… — поминал недобрым словом Егор неизвестного, который самовольно забрался на его охотничьи угодья. — Но что делать с мальцом? Добить?”

Немного поколебавшись, все же решился: тая в глубине души страх, с тревогой посматривая по сторонам и держа ружье наизготовку, он подошел к пестуну почти вплотную. Медведь открыл влажные глаза и посмотрел на Егора. И столько тоски было в них, столько страдания, что Егор снова разозлился донельзя на человека, соорудившего ловушку: “Ну и гад!”

Зыкин уже почти без опаски склонился над медведем. Туго затянутая петля кое-где сорвала шкуру на шее медведя, и кровь густеющими струйками стекала на землю, взлохмаченную когтями полузадохнувшегося пестуна. В сердцах матюкнувшись, Егор выдернул из-за пояса небольшой топорик и, нимало не задумываясь о последствиях, перебил туго натянутый трос. Затем, осторожно прислушиваясь к хриплому дыханию молодого медведя, длинной жердью немного ослабил петлю. На большее не решился: кто знает, что взбредет в голову пестуну, когда он придет в себя. Потом Зыкин подцепил жердью трос и привалил другой ее конец бревном, которое валялось неподалеку, — в расчете на то, что, поднимаясь, медведь стряхнет удавку.

“Живи, курилка… — с облегчением вздохнул Егор, поторопившись удалиться от зверя на безопасное расстояние. — Красивый, однако…” Такой окрас шкуры у медведя он, пожалуй, видел впервые: светло-коричневый подшерсток, ярко-желтый пушистый волос, а на груди темно-коричневое, почти черное треугольное пятно.

Некоторое время медведь лежал неподвижно, как бы прислушиваясь. Затем медленно встал, покачивая головой, как пьяный. Егор довольно улыбнулся — петля упала на траву. Шатаясь и неуклюже переставляя лапы, пестун сделал несколько шагов и остановился, уставившись на Егора. Тот невольно положил палец на спусковой крючок ружья. С минуту медведь стоял неподвижно, как бы присматриваясь к своему освободителю, затем довольно миролюбиво заворчал и, с шумом втягивая воздух, не спеша пошел в заросли…

Четыре года спустя, в начале сентября, воскресным погожим днем, случилось Зыкину в тех местах рыбачить. Конечно, того рыбного изобилия, которое ему довелось нечаянно увидеть в реке, теперь не было и в помине. Но все же к полудню в садке у Егора трепыхалось несколько хариусов, хорошо нагулявших за лето жирок, и два крупных налима, на которых он ставил удочки накануне вечером.

Расположившись на песчаной косе, Егор стряпал обед — тройную, “царскую”, уху с налимом. Солнце светило неярко, ласково, гнуса и комаров, надоедающих летней порой, не было, потому как поутру трава стояла седая от первых заморозков, и он благодушествовал, помешивая в небольшом котелке ароматное варево. Костер уже едва тлел, когда Егор, разомлевший от приятного тепла, которое изливалось из небесных глубин на осеннюю тайгу, спохватился и, быстренько подхватив топорик, пошел в заросли за сушняком — припасенных дров оказалось маловато. Рубить не пришлось — неподалеку от берега, в редколесье, хватало поваленного сухостоя. Положив на плечо две тонкие к сухие до звонкости лесины, Егор двинулся обратно к костру.

И тут же замер на месте, словно его столбняк хватил — из кустов, на чистое место, совсем близко от Зыкина, возбужденно повизгивая и по-поросячьи хрюкая, клубком выкатились два медвежонка-сосунка. Не обратив на него никакого внимания, медвежата принялись кувыркаться, а затем устроили веселую потасовку.