Горький вкус времени - Айрис Джоансен

Двадцать первого мая 1794 года Жюльетта получила первую весточку от Катрин.

"Дорогая Жюльетта!

Сначала позволь мне сообщить тебе хорошие новости. Никто ничего не знает о побеге мальчика. Робеспьер окутал Тамппь пеленой молчания, и считается, что малыш содержится в одиночной камере.

Больше новостей, что хоть как-то могли бы обнадеживать, нет. Пятого апреля на гильотине казнен Дантон. Франсуа это потрясло, и он сказал, что этот человек спас Францию в 1792 году, что единственный здравый голос во Франции заставили замолчать. Похоже, это правда, потому что Париж сейчас во власти робеспьеровского террора. Мы покинули Тампль и ушли в подполье, поскольку все связанные с Дантоном находятся под подозрением. Франсуа часто повторяет слова Робеспьера, что в революции заходят далеко тогда, когда не знают, куда идут.

Мы все еще умудряемся продолжать работу, но один бог знает, сколько еще продержимся. И все же мы не можем оставить Парим: и уехать в Вазаро, пока Робеспьер жив и террор продолжается. У Франсуа есть план, способный, как он рассчитывает, настроить Конвент против Робеспьера. Когда он пытался добыть для Жан-Марка Танцующий ветер, до него дошли слухи о том, что Робеспьер, возможно, держит у себя статуэтку без ведома Конвента. Если это правда, пара слов на ушко влиятельным членам Конвента может повернуть дело против Робеспьера.

Не беспокойся, если долгое время не будешь получать от нас вестей. Франсуа говорит: мы должны быть осторожны, чтобы какое-нибудь письмо не попало в руки врагов. Я решилась написать столь откровенно только потому, что мы нашли абсолютно надежного курьера.

Думаю о тебе постоянно и надеюсь, что у вас все хорошо. Молитесь за нас, как мы молимся за вас.

Всегда твоя Катрин".

– Жан-Марк, мне так страшно! – Жюльетта положила письмо, ее глаза блестели от слез. – Наверное, нам не следовало их оставлять. Неужели мы ничего не можем сделать?

Жан-Марк притянул Жюльетту в объятия и крепко прижал к себе.

– Молись за них, малышка. Просто молись за них. Второе письмо пришло третьего сентября 1794 года.

"Дорогая Жюльетта!

Прости за такое короткое письмо, но мы только что приехали и я так устала, что глаза у меня слипаются. Я засыпаю над каждой строчкой. Обещаю позднее написать более подробно, но это письмо должно быть отправлено завтра, иначе ты станешь бранить меня. Боже милостивый, как бы мне хотелось услышать, как ты снова на меня кричишь!

Сообщаю только самое-самое важное:

Робеспьер был казнен на гильотине двадцать восьмого июля под радостные крики толпы. До этого он туда же отправил тысячи.

Террор окончен.

Я жду ребенка.

Мы вернулись домой в Вазаро.

Всегда твоя Катрин".

– Он прекрасен, Жан-Марк, – сказала Жюльетта.

В нескольких милях от Чарлстона на утесе стоял кирпичный особняк с белыми колоннами. На востоке он окнами смотрел на море, а на западе – на девственный лес, протянувшийся на многие мили.

– В полутора милях от дома раскинулась естественная гавань, – сказал Жан-Марк, указывая из окна экипажа на дорожку, бегущую вдоль берега. – У тебя будет собственная лодка, Людовик-Карл.

– Спасибо. Только я все равно не умею на ней плавать. – Он был безукоризненно вежливым мальчиком.

– Я тебя научу, – успокоил его Жан-Марк. – А когда ты станешь немного постарше, я позволю тебе ходить со мной в короткие рейсы вдоль побережья на судне побольше.

– Это будет очень любезно с вашей стороны.

Жюльетта вздохнула, обменявшись взглядом с Жан-Марком поверх головы мальчика. Прошло более полугода, но дистанция, которую установил между ними Людовик-Карл, оставалась прежней. Жюльетта могла понять, что ребенок пережил слишком много разлук и трагедий, чтобы стремиться к новым привязанностям, но все равно это обескураживало.

Кучер остановил лошадей, и Жан-Марк помог сойти Жюльетте, а потом спустил на землю Людовика-Карла.

– За домом есть конюшня с дюжиной прекрасных лошадей, – серьезно сказал он мальчику. – И я не удивлюсь, если ты найдешь там достаточно маленькую лошадку, чтобы кататься на ней.

– Правда? – Лицо Людовика-Карл а осветилось. – Можно мне пойти посмотреть их?

Жан-Марк кивнул, и Людовик-Карл ринулся через лужайку за дом.

– Впервые со времени нашего путешествия на воздушном шаре я вижу его таким безмятежно-радостным. – Жюльетта стала подниматься по четырем деревянным ступенькам, ведущим к широкому крыльцу. – Я все время беспокоилась за него. Он так равнодушно вежлив, так сдержан. Ради всего святого, что мы еще можем для него сделать, Жан-Марк? Ты заметил, как он резко отшатывается, случись одному из нас нечаянно дотронуться до него?

– Его осторожность можно понять. – Жан-Марк отпер входную дверь, пропуская Жюльетту вперед в просторный холл. – Мы и сами не так-то легко кому-то доверяем. – Он закрыл за собой дверь и улыбнулся Жюльетте. – А теперь не волнуйся, причин для беспокойства уже нет, лучше скажи откровенно, нравится ли тебе наш новый дом. Я нанял конюхов, но со слугами не стал спешить. Думаю, ты предпочтешь разобраться с ними сама. – Жан-Марк помедлил. – И в Чарлстоне, и на окружающих плантациях широко используют труд рабов, но у нас их не будет.

Жюльетта согласно кивнула и подошла к круглому столику в дальнем конце холла.

– Хрустальный лебедь. Я помню его по кабинету твоего отца на Иль-дю-Лионе.

Глаза Жан-Марка блеснули.

– Вся мебель с Иль-дю-Лиона была переправлена в Чарлс-тон и сложена в одном из портовых складов. А на прошлой неделе, когда дом был закончен, я велел все это перевезти сюда. Конечно, ты можешь все здесь переставить по своему усмотрению, как только у тебя найдется время и настроение посмотреть, подходит тебе это или нет.

– А где картины Тициана и Фрагонара? – спросила Жюльетта. – Надеюсь, для них нашлось лучшее место.

– В библиотеке. Давай пройдем к ним сейчас? – Жан-Марк как-то странно взглянул на нее.

– Ты что-то с ними сделал? Почему у тебя такой загадочный вид, да и держишься ты напряженно?

Не ответив, Жан-Марк подвел Жюльетту к высоким двойным дверям.

– Почему бы тебе не увидеть самой?

Жюльетта медленно вошла в библиотеку и одобрительно кивнула:

– Да, ты развесил картины именно там, где они прекрасно освещены.

– А все остальное ты тоже одобряешь?

Жюльетта оглядела библиотеку.

– Все кажется вполне… – Ее глаза широко раскрылись. – Боже милостивый, Танцующий ветер!