Предсмертные слова - Вадим Арбенин

Величайший немецкий учёный, блестящий натуралист АЛЕКСАНДР ГУМБОЛЬДТ проснулся тем утром в своей берлинской квартире на Oranienburger Strasse, № 67, по обыкновению, поздно. В одиннадцать часов выпил большой стакан бургундского вина и плотно, с видимым удовольствием, позавтракал. Даже в 90 лет он ел много, любил хорошо выпить и частенько столовался за королевским столом, сидя против самого кайзера Вильгельма. В полдень «Нестора науки» посетил американский натуралист Баярд Тейлор. «Вы много путешествуете и видели много развалин. Пред вами ещё одна», — поприветствовал он гостя. — «Я вижу не развалину, а пирамиду», — ответил тот. Спустя полчаса Гумбольдт обратился к нему со всем известными словами: «Ну, друг мой, а теперь я должен вас выгнать, мне нужно поработать с рукописью!» Однако тут юный камердинер доложил, что некая дама напрашивается к нему в гости, чтобы «услышать последние слова „гражданина двух миров“ и закрыть ему глаза». Отослав её, Гумбольдт вернулся в жарко натопленный кабинет к своему великому труду «Космос». Он уже дошёл до описания уральских гранитов, когда силы неожиданно оставили его, и он понял, что дописать эту главу не успеет. Ещё раз пересчитал листы рукописи. «Всего 85 страниц, Зейфер, — сказал он камердинеру. — Отнеси-ка их на почту». Потом поднялся, чтобы налить себе стакан воды, и упал без чувств. Зейфер, вернувшись с почты, нашёл хозяина на полу. «Великий Александр двух столетий» умер в половине третьего пополудни 6 мая 1859 года. Его земной путь в Космос был окончен.

Писал до последней минуты и ЧАРЛЬЗ ЛЮТВИДЖ ДОДЖСОН, более известный миру как ЛЬЮИС КЭРРОЛЛ, автор вовсе не детских сказок «Алиса в Стране Чудес» и «Алиса в Зазеркалье». Писал он редкой в те времена авторучкой, из которой «чернила текли, как чёрные сливки». На Рождественские каникулы 1897 года он приехал в семейное гнездо «Chestnuts», в дом своих сестёр в Гилфорде. И неожиданно простудился и подхватил бронхит. Слёг, но продолжал заниматься исключительно второй частью своего труда «Символическая логика»: переписывал рукопись, вносил исправления и изменения. Но дышать становилось всё труднее, и тогда он попросил одну из сестёр: «Почитайте мне вслух духовные гимны». «У достопочтенного Доджсона не было жизни, — писала про него Вирджиния Вулф. — Он шёл по земле таким лёгким шагом, что не оставил следов». Ещё как оставил! Математик, фотограф, логик, богослов, писатель, соавтор учебника греческой лексики, талантливый, многогранный и мудрый, он отошёл в мир иной в половине третьего пополудни 14 января 1898 года.

И бывший президент Третьей Французской республики РАЙМОН ПУАНКАРЕ, лёжа в постели и с трудом удерживая перо в разбитой параличом руке, всё писал и писал свои воспоминания. Он не знал, что творится за стенами его квартиры на улице Мабёф в Париже: жена Анриетта ревниво уберегала его от плохих новостей — краха на бирже, прихода к власти Адольфа Гитлера и покушении на жизнь его друга Луи Барту. И он всё писал и писал свои мемуары и неожиданно провалился в кому. Когда же очнулся, Анриетта спросила его, не призвать ли священника. «Нет, нет, никакого священника…» — ожидаемо удержал её от этого Пуанкаре-безбожник и уже до самой своей смерти не сказал больше ни слова. Анриетта, однако, слукавила: пока Пуанкаре много часов находился без сознания, их квартиру навестил кюре и отпустил ему грехи. А грехов у того было предостаточно. Недаром же к нему пристали такие прозвища, как «Пуанкаре-война» и «Пуанкаре-франк»!

К умирающему ПОЛЮ ВЕРЛЕНУ, первому лирику современной Франции после Виктора Гюго, пришли два редактора «Красного журнала» и принесли корректуру последнего его стихотворения «Смерть!»:

Смерть, я любил тебя, я долго тебя звалИ всё искал тебя по тягостным дорогам.В награду тяготам, на краткий мой привал,Победоносная, приди и стань залогом!

Все 50 лет жизни Верлена прошли в оргиях, нищете, пьянстве и сочинении стихов. Он переходил из кабака в тюрьму, из тюрьмы в больницу и обратно. Во время Парижской Коммуны он был министром печати и бежал в Лондон после разгрома Коммуны версальцами. Не выпуская листов корректуры из рук, Верлен постепенно угасал. Было слышно, как он слабо шепчет: «Снимите с меня… все эти одеяла», а потом — непонятные, оборванные на полуслове фразы, и вдруг, после минуты тишины: «Франсуа…» Какой Франсуа? Франсуа Вийон? Франсуа Коппе? Нет, вероятнее всего, последняя мысль «вечного ребёнка» была о матери, скончавшейся десятью годами ранее в тупике Сен-Франсуа в Париже. И больше ничего, кроме слабеющего и затихающего хриплого дыхания. «Руки свесились с кровати, лысый лоб покрыт носовым платком, ворот рубашки расстёгнут». Привели священника из церкви Сент-Этьен-дю-Мон отца Шёнхенца, высокого голубоглазого эльзасца, но у Верлена не было уже сил исповедаться, и поэтому священник только причастил его. Таким образом, Бог внял мольбе грешника, который написал в стихотворении «Счастье»: «Лишь бы был со мной священник, когда буду умирать». Последний вздох его был так тих, что никто его и не расслышал. Аскетическое лицо «короля поэтов» просветлело. Впервые в жизни «расточитель, скиталец, пропойца, обжора и хулиган» обрёл покой. В изголовье его поставили три розовые свечки, снятые с камина, — других в доме не оказалось. О, чудесная судьба, пославшая три розовые свечки усопшему поэту! Это было вечером 8 января 1896 года в Париже, в доме 39 по улице Декарта. Нет, нет, говорят другие. Правильно лишь одно: Верлен умер на улице Декарта, 39, где он проживал у девки Эжени Кранц, «почти жены», танцовщицы из весёленького заведеньица «Прекрасная садовница». Но обстоятельства его смерти были совсем не такие. Накануне к нему закатилась другая его подружка, «злой ангел» Эстер, и Эжени закатила ей непотребную сцену. «Состарившийся до срока» Верлен, который погубил свою жизнь из любви к поэзии, надрываясь, кричал им из постели: «Да хватит с меня! Дайте подохнуть спокойно!» Той же ночью он упал с кровати, и Эжени не смогла его поднять — он был слишком тяжёл для неё. Она укутала его в одеяло и ушла пьянствовать к соседям. На рассвете следующего дня Верлена нашли на полу мёртвым, совершенно обнажённым, обнимавшим портрет своего отца. Так или иначе, Верлена, «талантливого полуребёнка, полудикаря», похоронили на кладбище Батиньоль, возле дороги, «некогда полной виселиц и часовен» и уходящей в поля. «Верлен, все друзья здесь!» — внезапно воззвала Эжени, наклонясь над могильной ямой и едва не сверзнувшись в неё. В завещании Верлена говорилось: «Я не оставляю ничего бедным, потому что я сам бедняк. Я верю в Бога».