Вавилонский голландец - Макс Фрай

– Да полюбишь тут, – фыркнула Мойра, – когда тебе лет всего каких-то двадцать с небольшим, а у тебя уже кругом покойники и ты вдова? Уехала она, уехала, и с тех пор никто ее здесь и не видал. Писала она Анне откуда-то, из Мерики, что ли, а потом и писать перестала…

Магдала вздохнула. Дорисовала святой Бригите пламя на узкой ладони, в другой руке – не то какое-то странное колесо, не то звезду.

– А я еще думала, – сказала, берясь за другие открытки, потому что Брейд на платке выглядела как-то одиноко, – что вы, может, знаете, куда она уезжала.

– Нет, не знаю, – ответила Мойра. – Да и мне-то что? А тебе?

– И мне ничего, конечно, – согласилась Магдала. – Только знаете, я ведь город ваш раньше видела, еще когда мы в океан не выбрались… далеко отсюда, с левого борта. А с правого у Розы какая-то другая земля, и она горит вся. Вот я и думаю, что за земля?

– Ты мне про это не рассказывай, – неожиданно строго отозвалась Мойра. – Не понимаю я, что ты такое говоришь, как это ты могла в другом месте наш город видеть. И знать про это ничего не хочу.

– Да что вы, Мойра, это просто корабль у нас такой…

– И не хочу, не хочу, и не говори ничего, я тут святым делом почти занимаюсь, а ты про всякие видения рассказываешь.

– Да нету у меня никаких видений. – Тут Магдала примолкла, потому что корабль еще и не такое показывал, а если бы она, скажем, про библиотеку обмолвилась или про то, что Роза на борту на добрых сорок лет моложе выглядит? Так или иначе, Мойру надо было успокоить, и Магдала, пошарив за воротом блузки, достала и показала недоверчивой ирландке свой нательный крестик.

– Да я крещеная, глядите!

Мойра опять перекрестилась и что-то зашептала – на знакомую молитву непохоже, она проговорила это быстро, скороговоркой.

– Ну и хорошо, и хорошо, и слава Богу. Но только прошу тебя, не рассказывай мне ничего такого. Платье дочке вышиваю, а мир-то такой тонкий, не дай Бог и Дева Мария, прицепится что-нибудь, в узор вошьется – за всю жизнь потом не отпорешь. – И она снова зашептала над пяльцами.

– Хорошо, я не буду, – сказала Магдала, чувствуя, как волоски на шее встают дыбом, словно от холода.

Они помолчали, но Мойре, видно, было неловко или просто поговорить хотелось.

– Ну, как там наша святая?

– Вот, – Магдала повернула полотно.

Вышивальщица улыбнулась:

– Хорошо. А это кто же там на нее глядит?

– А это вот с другой открытки звери: дракон, а это… а это единорог! И лев. Чтобы ей одной не быть.

Мойра покачала головой.

– Да уж, – сказала она, – что-то такое в тебе есть, девочка, что к тебе, кажется, никакое зло не пристанет. Ну, вышивай. Брейд – она хорошая святая, за нею пиво, дом, урожай. Защитит и обогреет, на то ей плащ и огонь, и соломенный крест.

На «Морской птице» было много чужих, незнакомых людей. Они ходили по машинной палубе, оставляя черные следы, то и дело запускали с борта лебедку, а двое ловко резали и гнули какие-то трубы и металлические листы, орудуя горелками с голубым и лиловым пламенем. От ремонтников по всему кораблю распространился тяжелый запах солярки, плавленого металла и сварочного газа.

Поэтому Магдала пошла в библиотеку. Там было тихо, холодно, приятно пахло, и Роза пряталась там между книг. Сидела в своем кресле, укутанная в пальто и толстый шарф, ноги в красных мохеровых носках устроила на столе, попивала чай с молоком, читала.

– Ну, как там, снаружи?

– Чинят, – отвечала Магдала. – Я тут у вас посижу пока. Вам чего-нибудь нужно?

Роза оглядела стол.

– Нет, пока ничего, спасибо. А что ты гулять не идешь?

– Воскресенье. Мойра в церковь ушла, а к синьору Микаллефу я уже съездила.

– Как он там?

– Отлично. Послезавтра его отпускают. Да и дизели, говорят, к тому времени уже закончат. И мы уйдем.

– Да.

– И вам… сразу лучше станет?

– А что? – Роза по-прежнему остро нацелилась голубым глазом сквозь очки. – Что, так уж прямо я совсем плоха?

– Ну…

– Годы, годы, дело житейское, – хранительница покряхтела и поерзала в кресле. – Может, и не станет, может, и не лучше… Но обычно становится.

– А они, между прочим, вас помнят.

Роза подвигала пятками. Медленно опустила одну тонкую – даже сквозь брючину видно – ногу, вторую, нашарила под столом огромные меховые боты.

– Ну и что с того, дитя мое? Ну, помнят. И – заметь – боятся.

– Это я как раз очень понимаю. Они такие домашние все.

– А я – дикая Роза.

– А вы… вы вольный человек. Это совсем другое. Мойра уж на что добрая, а и то подумала, что вы… ну и я… что мы – эти! – Магдала засмеялась.

– И знаешь, не так уж она была неправа.

– А…

– Не бойся. – Роза протянула руку и слегка щелкнула Магдалу по носу. – Просто если считать, что те есть на самом деле, то они точно так же не привязаны к нашему миру. Дом у них – в ручьях, в холмах, в камне, в дереве, а тут они гости, чужие. Вот и у меня так. И у тебя немного тоже.

– А ваш дом… сгорел?

– Что?

– Там… по правому борту?

Магдала не могла уже остановить вылетевшее слово. Миссис Роза зашарила по столу, полезла в карман, вытащила сигареты и зажигалку, но в библиотеке курить было нельзя. И она просто глубоко вздохнула.

– Н-нет, – сказала она с заминкой. – Не дом. Я там работала. Много лет. В госпитале. При миссии. Лечила людей. Детей. Стариков. Потом нам велели убираться.

– Кто?

– Другие люди. Неважно. Они думали, что так будет лучше. Смешно. – Хранительница с усилием поднялась из кресла, отошла к полке позади Магдалы. – Теперь, говорят, у них там действительно лучше. По крайней мере, с врачами. Обидно, дитя, сколько лет прошло – почти полвека, а мне до сих пор бывает обидно… Мог бы быть и дом. А вышло – одни пожары, да мертвецы, да правый борт. Так бывает, если очень сильно хотят, чтобы было как лучше.

Роза умолкла. Магдала тоже помалкивала. Она еще никому в жизни не хотела сделать как лучше, разве что курам или свинке с поросятами. Миссис Роза потянулась, хрустя суставами.

– Сто тысяч чертей, милая девочка, – сказала она, – там было тепло. Круглый год. Куба! Тропический рай… Э, не смотри так кисло. В конце концов, за мной пришел корабль.

– Этот?

– Этот. А мне было все равно тогда. И вдруг – ба! Библиотека! Теперь это мой дом, и тут мне лучше всего, и пожить я еще поживу, сколько Бог даст и судьба захочет.

Святую Бригиту со львом, драконом и единорогом Магдала дошить на берегу, конечно, не успела. Они с Мойрой болтали, та расспрашивала про Мальту: «Всю жизнь тут живу, у моря, а никогда о таких краях даже не слыхала». Пели еще: Магдала напела как могла ту мелодию, что слышала в госпитале, – или не ту? Но уж какую напела, той Мойра и научила – печальная песня оказалась, про разлуку, про синеокую Молли («У нас тут все девушки Молли, и все, понимаешь, кудрявые и синеокие»). Потом, чтобы развеять печаль и чтобы не приставала тоска к работе, пела мастерица другие – разухабистые, про Молли-кудрявую, про то, что «еще день не настал, будем петь и веселиться», про хитрого Кунлу, который «вошел в дверь незакрытую»… В песнях этих попадались странные слова, они и Мойре были непонятны: «Молодежь вроде как стала говорить помалу, да старики по деревням – те еще помнят, а мы без гэльге жили, без него и помрем, наверное». И Магдала свои мальтийские песенки попела немного, а потом оказалось, что все уже, последний день, и завтра с утра корабль снимается с якорей, и плыть ему к другому острову, в страну викингов, в Исландию.