Молодые львы - Ирвин Шоу

— Потом мне приснилось, что все, вся семья в полном составе оказалась в машине — точь-в-точь, как бывало когда-то по воскресеньям. В грузовике были все, даже Анджелина и ее мать. Мы возвращались с пляжа. Я держал руку Анджелины в своей руке, большего она мне никогда не позволяла, потому что мы собирались пожениться. Совсем другое дело ее мамаша… Потом все мы сидели за столом — оба мои брата тоже: и тот, что на Гуадалканале, и тот, что в Исландии. Мой старик разливал вино собственного производства, а мать принесла огромную миску макарон… И вот как раз тут, на этом месте этот сукин сын Кин стукнул меня по ноге…

— Мне так хотелось досмотреть до конца этот сон, — продолжал он. Майкл заметил, что юноша плачет, но тактично промолчал.

— У нас было два желтых грузовика фирмы «Дженерал моторс», — продолжал Стеллевато, и в его голосе слышалась тоска по желтым машинам, по старику-отцу, по улицам Бостона, по климату Массачусетса, по телу миссис Шварц и по нежному прикосновению руки невесты, по домашнему вину и по болтовне братьев за миской макарон в воскресный вечер. — Дело наше все расширялось, — продолжал Стеллевато. — Когда отец прибыл из Италии, у него была одна старая, восемнадцатилетняя кляча да разбитая телега, а к началу войны у нас было уже два грузовика, и мы подумывали о том, чтобы прикупить третий и нанять шофера. Но все вышло иначе: меня и братьев забрали в армию; грузовики пришлось продать, а наш старик отправился на базар и опять обзавелся конякой, так как он совсем неграмотный и не умеет водить машину. Моя невеста пишет, что он очень полюбил свою лошадку. А лошадка и впрямь, видать, неплохая, вся в яблоках и совсем молодая. Но хоть отроду ей всего семь лет, лошадь остается лошадью, и это совсем не то, что грузовик фирмы «Дженерал моторе». А у нас и впрямь дела шли хорошо.

— Вот вернусь домой, — спокойно сказал Стеллевато, — и женюсь на Анджелине или на другой девушке, если Анджелина передумает; у меня будет несколько ребят и только одна женщина. Но если я замечу, что жена меня обманывает, я проткну ей череп вилами для льда…

Майкл услышал, как кто-то вылез из его палатки, и увидел неясный силуэт приближающегося человека.

— Кто идет? — окликнул он.

— Пейвон, — прозвучал в темноте голос и торопливо добавил: — Полковник Пейвон.

Пейвон подошел к Майклу и Стеллевато.

— Кто на посту? — спросил он.

— Стеллевато и Уайтэкр, — ответил Майкл.

— Привет, Никки, — сказал Пейвон. — Как дела?

— Прекрасно, полковник, — голос Стеллевато звучал тепло и радостно. Он очень любил Пейвона, который смотрел на него скорее как на человека, приносящего счастье, чем как на солдата, и изредка обменивался с ним солеными шуточками на итальянском языке и разными историями из прежней жизни.

— А у вас, Уайтэкр, все в порядке?

— Лучше быть не может, — ответил Майкл. В темную дождливую ночь их слова звучали непринужденно, по-товарищески. Полковник никогда не беседовал бы так с солдатами при полном свете дня.

— Хорошо, — сказал Пейвон, прислонившись к капоту джипа рядом с ними. Его голос звучал устало и задумчиво. Он небрежно, не закрывая огонь спички, зажег сигарету, и из мрака выглянули на мгновение его темные густые брови.

— Вы пришли, чтобы сменить меня, полковник? — спросил Стеллевато.

— Не совсем так, Никки. Ты и так слишком много спишь. Ты ничего не достигнешь в жизни, если будешь все время спать.

— А я ничего и не добиваюсь, — ответил Стеллевато, — я только хочу вернуться домой и опять развозить лед.

— Была бы у меня такая работа, — съязвил Майкл, — я бы тоже хотел к ней вернуться.

— Он и вам успел наврать? — спросил Пейвон.

— Клянусь богом! — воскликнул Стеллевато.

— Я не знал ни одного итальянца, который говорил бы правду о женщинах, — сказал Пейвон. — Если хотите знать, Никки еще девственник.

— Я покажу вам письма, — сказал Стеллевато. Его голос дрожал от обиды.

— Полковник, — решился Майкл, ободренный темнотой и шутливым тоном беседы. — Я бы хотел поговорить с вами, если вы, конечно, не идете спать.

— Я не могу спать, — сказал Пейвон. — Совсем не спится. Пойдемте, пройдемся немного. — Они сделали было несколько шагов, но Пейвон остановился и обратился к Стеллевато: — Следи за парашютистами и остерегайся мужей, Никки.

Он коснулся руки Майкла, и они пошли прочь от джипа.

— А знаете что? — тихо сказал он. — Я верю, что все рассказы Никки — совершенная правда. — Довольный, он рассмеялся и уже более серьезным голосом спросил: — Ну, выкладывайте, что у вас на уме, Майкл.

— Я хочу попросить вас об одном одолжении. — Майкл замялся. «Опять надо принимать решение», — подумал он с раздражением. — Переведите меня в строевую часть.

Пейвон некоторое время шел молча.

— А что случилось? — спросил он. — Угрызения совести?

— Может быть, — ответил Майкл, — может быть. Эта церковь сегодня, канадцы… Я, право, не знаю. Я начал понимать, зачем я пошел на войну.

— Вы знаете, зачем вы на войне? — сухо рассмеялся Пейвон. — Счастливый человек. — Они прошли несколько шагов в молчании. — Когда я был в возрасте Никки, — неожиданно сказал он, — я пережил самые худшие дни в моей жизни из-за одной женщины.

Майкл кусал губы, его злило, что Пейвон игнорирует его просьбу.

— Сегодня вечером, — мечтательно сказал Пейвон, — лежа в своей палатке во время воздушного налета, я все вспоминал об этом. Вот почему я никак не мог уснуть.

Пейвон замолчал и задумчиво потянул за край брезента, свесившийся со стоявшего под деревом бронетранспортера.

— Полковник, — снова начал Майкл, — я просил вас об одолжении.

— Что? — Пейвон остановился и повернулся к Майклу.

— Я прошу вас перевести меня в строевую часть, — сказал Майкл, чувствуя неловкость своего положения: ведь Пейвон может подумать, что он просто хочет прослыть героем.

Полковник кисло улыбнулся.

— А вам-то какая женщина насолила? — спросил он.

— Дело совсем не в этом, — объяснил Майкл, ободренный темнотой. — Просто я считаю, что должен приносить какую-то пользу…

— Какое самомнение! — воскликнул Пейвон, и Майкл был поражен, с каким отвращением это было сказано. — Клянусь богом, ненавижу умничающих солдат. Вы думаете, армии сейчас больше нечего делать, как обеспечивать вам возможность принести достойную жертву, чтобы успокоить вашу мелкую совесть? Вы не довольны своей службой? — резко спросил он. — Вы думаете, что водить джип недостойно человека с дипломом? И вы не успокоитесь, пока не заработаете пулю в живот. Армии нет дела до ваших проблем, мистер Уайтэкр. Армия использует вас, когда сочтет нужным, будьте спокойны. Может быть, всего на одну минуту за все четыре года, но обязательно использует. И может быть, вам придется умереть в эту минуту, а пока что не приставайте ко мне со своими интеллигентскими угрызениями совести и не просите, чтобы я поставил вам мученический крест, на который вы могли бы взобраться. Я занят делом, я руковожу частью и не могу тратить ни времени, ни сил, чтобы воздвигать кресты для полоумных рядовых из Гарвардского университета.

— Я не учился в Гарварде, — глупо возразил Майкл…

— И больше не обращайтесь с такими просьбами, солдат! — сказал в заключение Пейвон. — До свидания…

— Слушаюсь, сэр! — отчеканил Майкл. — Благодарю вас.

Пейвон повернулся и, шлепая ботинками по мокрой траве, исчез в темноте.

«Сволочь! — выругался про себя Майкл. — Доверяй после этого офицерам!»

Подавленный и уязвленный, он медленно побрел вдоль палаток, вырисовывавшихся бледными пятнами во мраке ненастной ночи. Все в этой войне оказалось совсем не таким, как представлялось раньше… Дойдя до своей палатки, он сунул руку под парусину и вытащил припрятанную бутылку кальвадоса. Сделав большой глоток, он почувствовал, как алкоголь обжег все внутри. «Вероятно, я умру от язвы двенадцатиперстной кишки, — подумал Майкл, — где-нибудь в полевом госпитале под Шербуром. Похоронят меня вместе с солдатами первой дивизии и двадцать девятого полка, которые штурмовали доты и брали старинные города. А в воскресенье придут благодарные французы и, скорбя, возложат цветы на мою могилу…» Отхлебнув еще и, наконец, опорожнив бутылку, он сунул ее обратно в палатку.

В мрачном раздумье Майкл зашагал вдоль линейки. Вино начало действовать. «Все бегут, — думал он. — Бегут от своих родителей, итальянцев и евреев, бегут от холодных жен, от братьев, удостоенных „Почетной медали конгресса“, бегут из пехоты, бегут от сожалений, бегут от совести, от зря прожитой жизни!.. А немцы в пяти милях отсюда; интересно, от кого бегут немцы? Две армии в отчаянии бегут навстречу друг другу, бегут от мрачных воспоминаний о днях мира…

«Господи, — подумал Майкл, глядя на первые проблески зари, окрасившие небо над немецкими позициями, — хорошо бы меня сегодня убили…»