Мария Кровавая - Эриксон Кэролли

В марте Филипп все еще развлекался. В данное время он был занят с Руем Гомесом и остальными подготовкой к большому турниру, который должен был состояться после Пасхи. Его соперник, граф Шварцбург, объявил, что будет сражаться в турнире «в честь всех своих возлюбленных», а Филипп, чтобы не ударить в грязь лицом, решил выступать под девизом «В честь того, что брюссельские женщины красивее мехлинских». Марии же он спокойно разъяснил в письме, что задерживается во Фландрии, потому что ожидает визита короля и королевы Богемии. В ответ она предложила ему привезти королевскую чету с собой в Англию, но Филипп больше к этому вопросу не возвращался. Он уже вообще начал открыто поговаривать, что-Англия для него не больше, чем дорогостоящая досадная помеха, и это звучало как если бы его брак был всего лишь проформой. Французский король предсказывал невеселое развитие событий. «У меня такое мнение, — сказал он венецианскому послу в личной беседе, — что недалеко то время, когда английский король начнет добиваться расторжения своего брака с королевой».

ГЛАВА 45

За что столь жестоко обижен был я?

Забыты деянья мои и слова,

Забыта вся верная служба моя,

Покрыта позором моя голова.

Но я промолчу, как молчал я доселе,

Ведь горе мое для злодеев всесильных —

Лишь повод коварно предаться веселью.

На Великий четверг, что на пасхальной неделе, большой зал гринвичского дворца был приготовлен для процедуры омовения королевой ног бедным. В одном конце зала находились епископ Илийский, настоятель часовни, капелланы и королевские певчие. В другом — главные дамы и фрейлины Марии, одетые в длинные, доходящие до пола льняные передники и с длинными полотенцами, висящими на шее. В руках они держали наполненные водой серебряные кувшины и букетики апрельских цветов. По обе стороны зала выстроились сорок бедных женщин плюс одна. (Марии в то время шел сорок первый год.) Затем они уселись на скамейки, каждая подняв на табурет босую правую ногу. Началась подготовка к богоугодному действу королевы. При этом правую ногу у каждой бедной женщины вымыли три раза — первый раз слуга, затем Младший раздающий милостыню, а затем еще раз Главный раздающий милостыню, епископ Чичестерский. После того как епископ завершил свое действо, в зал вошла Мария, сопровождаемая кардиналом Поулом и членами Совета. На ней был льняной передник, как и у ее дам. Она преклонила колени перед первой бедной женщиной и кивком головы подозвала одну из своих дам, которая должна была ей помогать. Королева мыла ноги каждой из бедных по очереди, а затем насухо вытирала полотенцем, которое свисало с ее шеи. Закончив вытирать ногу, она крестила ее, а затем целовала, причем «так горячо, что казалось, будто она ласкает что-то очень для себя дорогое». После этого королева передвигалась вдоль по ряду к следующей бедной женщине, оставаясь при этом все время на коленях.

Закончив омовение, Мария обошла зал шесть раз, подавая бедным женщинам тарелки с соленой рыбой и хлебом, чашки вина с пряностями, а также обувь, чулки и материю для новых одежд, кожаные кошельки, в которые был вложен сорок один пенни, и, наконец, передники и полотенца — свои и дам. После этого, внимательно высмотрев самую на вид бедную и старшую по возрасту из всех бедных женщин, она отдала ей одежду, которая была на ней под передником, — платье из красивой дорогой пурпурной ткани, отороченное мехом куницы, с такими длинными рукавами, что они доставали до пола. Присутствовавший на церемонии венецианский посол Мишель был тронут благочестивой серьезностью, с которой Мария совершала эти ритуальные действа. «Мне показалось, что все свои движения и жесты, — писал он, — она совершает не только ради церемонии, но вкладывает в них большое чувство».

Мария имела славу беспощадной гонительницы протестантов, но не меньшую известность она приобрела своей благотворительностью по отношению к бедным и смиренным людям. Ей нравилось входить в дома бедняков одетой как незнатная дворянка и предлагать свою помощь и совет. Когда умер смотритель Энфилдских охотничьих угодий и Мэрилебонского леса, Мария поехала к его вдове и, подняв ее, обливающуюся слезами, с коленей, «взяла женщину за руку и облегчила ей сердце радостью, сказав, что обеспечит будущее сыновей». Двух старших сыновей смотрителя Мария отправила в школу, заплатив за все время их обучения. Ей очень нравилось также навещать со своими дамами семьи, живущие по соседству с королевскими дворцами или владениями Поула в Кройдоне. Возчики, фермеры, плотники и их жены редко осознавали, кто она такая. Мария говорила с такой «простотой и приветливостью», что они принимали ее за одну из «служанок королевы, поскольку иного и вообразить себе не могли». Джейн Домер писала, что если Мария видела в доме детей, то всегда давала родителям деньги на их содержание, «советуя жить экономно и в страхе Божьем», а если семья была очень большая, она поворачивалась к Джейн и поручала записать их имена, чтобы затем могла сделать распоряжения насчет учения их детей в Лондоне.

Джейн Дормер теперь стала самой близкой из фрейлин Марии, «пользующейся ее особенным расположением и любезностью». Она не покидала Марию во время ее бессонных ночей, они вместе совершали религиозные обряды, и королева давала Джейн поносить «свои самые любимые драгоценности». Во время трапезы девушка нарезала для нее мясо. Среди многочисленных претендентов на руку Джейн Мария не видела ни одного, который был бы достаточно для нее хорош, и по этой причине не позволяла своей любимой фрейлине выходить замуж.

Во время королевских благотворительных визитов Джейн записывала жалобы на бейлифов королевских земель и местных чиновников. Мария обязательно спрашивала селян, на что они живут и можно ли прожить на их заработки. Она также требовала откровенных рассказов об «отношениях с придворными чиновниками» и спрашивала, забирались ли у них повозки для королевских нужд или зерно, куры и прочее продовольствие. Если королева обнаруживала какое-либо свидетельство дурного обращения или нечестности, то по возвращении во дворец незамедлительно с этим разбиралась. Однажды она вошла в дом угольщика во время ужина. Тот сказал ей, что люди из Лондона забрали у него повозку и ничего не заплатили. Мария спросила, приходил ли он за деньгами, и угольщик заверил ее, что приходил, «но они не дали мне ничего — ни денег, ни доброго ответа». Королева посмотрела угольщику в глаза. «Приятель, — спросила она в последний раз, — это правда — все то, что ты мне рассказал?»

Он поклялся, что правда, и попросил Марию посодействовать перед королевским управляющим за него и других бедных людей, которых обидели точно так же. Мария велела угольщику явиться во дворец утром и спросить то, что ему должны, а затем ушла.

Возвратившись во дворец, королева немедленно вызвала управляющего и «строго выговорила ему за то, что он обижает бедных людей… Ее дамы, слышавшие это, были сильно огорчены». Своим громким низким голосом Мария заявила Рочестеру, что его люди — «определенно воры и наживаются за счет бедных селян и что она требует немедленного прекращения их дурных дел».

«В будущем мы желаем видеть это положение исправленным, — сказала Мария своему управляющему, — поскольку, если это повторится снова, наше неудовольствие будет много большим».

На следующее утро угольщику был возмещен ущерб до последнего пенни. Конечно, Рочестер имел большой опыт общения с королевой, но его сильно озадачило, как это она узнала о мошенничестве его чиновников, и он успокоился только после того, как Джейн и другие фрейлины рассказали ему о разговоре Марии с угольщиком. Впредь он сам лично проверял своевременную уплату всех долгов горожанам.

К 1556 году весть о благотворительности Марии достигла даже сильно нуждающихся бенедиктинских монахинь в итальянском городе Сиена. Город был опустошен войной («Сиена растаяла, как свеча», — так начиналось сообщение одного посла), и монастырь был разрушен почти до основания. Несколько сотен членов религиозного сообщества жили в небольшом ветхом доме и питались подаянием. В отчаянии они обратились к Марии с просьбой прислать денег на восстановление монастыря. В письме говорилось о том, что ее щедрость известна всей Европе.