Крысиная башня - Павел Дартс

Ушли? — ну и ветер в парус…

Практически все обещали пожаловаться в Администрацию, и вернуться с патрулем, «чтобы вас тут всех, негодяев, посадили за решетку или перестреляли!»

На что Толик резонно отвечал, что «как вы заметили, мы и так тут сидим „за решеткой“, увы. А приводить для поддержки штанов вы имеете полное право кого угодно, если им решение ваших проблем будет интересно…», и вполголоса, в сторону: «Хорошо бы опять пришли с патрулем… Еще пара автоматов нам бы не помешала».

«Еще раз» — потому что один раз «возвращавшаяся» семейка действительно где-то нашла сговорчивый патруль. Не знаю, как и за что они договорились, но пришедшие офицер и двое солдат полчаса стучали в двери, кидали камешки в окна, и даже один раз выстрелили вверх — чтобы привлечь внимание, очевидно. Но Башня не подавала никаких признаков жизни, и они ушли, вместе с понурыми «жильцами». Тогда у нас еще не было добытых Толиком автоматов, и мы еще… Еще не достаточно «впитали» суть новой парадигмы, чтобы… Сейчас мы наверняка бы уже не отпустили так просто патруль с оружием. Да и патрули давно уже не появлялись в этих районах, только бродили все более и более обраставшие оружием банды.

Пару раз да, угрожали «придти с вооруженными друзьями» и «разнести тут все!»

Выслушав угрозы, Толик на полном серьезе предлагал перестрелять этих угрожавших нам папаш, вместе с их женщинами и детьми. Просто так, «превентивно», ибо «мало ли что». Но не дал батя, — и, поорав и поугрожав, они уходили.

Приходил «Серж» — тот «пухлый кабан», что жил в нашем же подъезде, еще до «начала» не расставался с ножом и раскладной пружинной дубинкой, и, как рассказывал контачивший с ним батя, декларировавший концепцию «смотаться куда-нибудь и пересидеть в комфорте». Теперь он вернулся — похудевший, весь какой-то потасканный, со свежей ссадиной на щеке, в изрядно уже потертой, грязной и местами рваной «бойцовской кожаной куртке», которую он считал непременным признаком состоявшегося мужчины. «Отсидеться», «пересидеть» не удалось…

Рассмотрев его в окно, Олег с Толиком посовещались — может, взять его «в стаю»? Боец бы нам не помешал… Олег возразил, дав ему четкую характеристику: «Он не боец ни разу. Он — строго себе на уме. В „команде“ действовать не хочет и не умеет. Трусоват. Подл. Недалек. То есть имеет или имел все признаки „состоявшегося коммерсанта“, включая прикид и амбиции. Ну, сейчас амбиции спали, наверно, прикид поистрепался, — но внутренняя-то основа осталась та же самая, гниловатая. Не, в сад, в сад…» Пришлось и ему Толику «объяснить», что тут ему «не рады». Ушел.

Однажды за обедом батя задумчиво сказал: «А почему, интересно, Васильевна (директор магазина), не приходит и не требует вернуть „свои запасы“?… Она ж нам „на ответственное хранение“ много чего оставила».

Прожевывая гречку с тушенкой, с набитым ртом, Толик сообщил:

— Да тут приходил раз кто-то. Какая-то тетка и с ней мужик и парень. Стучали, чего-то хотели. Тебя спрашивали, по имени-отчеству, и Лену. Да, про что-то, «оставленное на ответственное хранение» говорили. Я им сказал, что такие здесь больше не живут и чтоб катились.

Мама ахнула. Батя поднял бровь, сказал: «А, вон оно что…», — и все.

В общем, нас не очень тревожили «возвращенцы». Но Васильченки, Володя с Людой, — это совсем другое дело! Это были наши ближайшие соседи, с которыми мы не только здоровались, но и ходили друг к другу в гости, общались, помогали друг другу, оставляли друг другу ключи и все такое. После того, как нагрузив битком свой «Пассат» они уехали «сначала на дачу-огород, а вообще будем уезжать в Европу, к дочке с мужем и внуком», от них не было ни слуху ни духу. И вот они стояли внизу, оборванные и грязные, с какой-то чужой потрепанной сумкой, без машины, с испуганными лицами… У Володи на лице наблюдались едва поджившие ссадины, и подклеенная пластырем губа…

Мы с батей сыпанули вниз. Толик хмыкнул, и, подхватив тяжеленький рюкзачок с патронами, направился было «домой», то есть к Элеоноре; но батя сказал ему, чтобы он задержался, что может быть свежая информация. Пробегая мимо нашей квартиры, батя заглянул в дверь и крикнул маме, чтобы ставила греться горячую воду и чай, что вернулись Васильченки.

Через десять минут, после объятий и обмена невнятными приветствиями мы все сидели у нас, и, прихлебывая сладкий чай с печеньем, слушали про их приключения. Володя и Люда пили чай и уничтожали печенье с еле скрываемой жадностью.

Их приключения были просты и безрадостны. После того, как они уехали «на дачу», у них не было ни дня покоя. «Дача» их представляла собой крепкий, тщательно отделанный Володей одноэтажный домик в 50 километрах от Мувска, среди сотни таких же огородиков. 10 соток земли, полив из центральной трубы, электричество, маленькая печка, небольшой погребок с запасами-консервацией, замаскированный от шарящихся и в мирное время по огородам бомжей, — там легко можно было перекантоваться несколько недель летом. Они и не рассчитывали, что эта свистопляска продлится дольше 2–3 недель. Но все вышло не так, как ждали.

Воды в садовом товариществе не было сразу. Электричество отключили через неделю. Пришлось с бидонами ходить на родник в неблизкий лес, километра за три. Оттуда же таскали валежник для печки. Собственно, у Володи и так были заготовленные в домике дрова. Питались привезенным из дома и огородными запасами. Постоянно слушали радио, ожидая хороших новостей, но новости становились все хуже и хуже. В садово-огородном товариществе резко прибавилось людей; вскоре все домики были уже заняты, в том числе и бесхозные, из-за чего периодически возникали ссоры вплоть до драк среди «захватчиков» и припозднившихся с переселением хозяев. Попытка Володи и еще нескольких мужиков организовать некое подобие коммуны, с самоуправлением и дружиной по поддержанию порядка, с треском провалилась, — все предпочитали думать и заботиться только о себе. Вскоре ссоры и драки участились. Не знающие чем себя занять «эффективные менеджеры», составлявшие большинство «товарищества», привыкшие «на природе, на даче» чисто жарить шашлыки и потреблять их под охлажденную водочку, стали ссориться между собой; особенно когда стали заканчиваться и запасы шашлыков, и водочки. Все чаще в округе звучала матершина и угрозы. Ясно было, что до пожара нужна только искра.

Копание в земле перестало приносить отдых и забвение, все чаще стали посещать мысли «а зачем это все?…» Надежды, что все вот-вот нормализуется, со временем таяли как дым…

Однажды у него нагло отнял бидон вместе с тележкой, с которой он ходил за водой, какой-то бугай. При этом «дачники» на соседних участках, мимо которых Володя катал свою тележку с водой каждый день, старательно отворачивались, делая вид, что ничего не замечают. Попытка «протестовать» окончилась тяжелой затрещиной, повергшей Володю в прах; и бугай резво покатил тележку с уже набранной флягой вдоль по улице. Вспыльчивый, как истинный хохол, Володя искал на даче топор, чтобы тут же найти и порешить обидчика; а Люда хватала его за руки и уговаривала наплевать на инцидент. Собственно, сама немедленная попытка вернуть бидон и тележку, вкупе с наказанием бугая, явно была обречена на провал; что сознавал и сам Володя. Теперь он ходил за водой с ведром, пряча заткнутый за пояс топорик под курткой. Его возмущенное чувство собственного достоинства требовало восстановления справедливости. И кто знает, чем бы кончилось дело, встреться он вновь с этим бугаем; но не сложилось, а искать его среди дач или выслеживать его у родника Володя счел малоперспективным, тем более что родников было в округе несколько.