Глаз бури - Екатерина Мурашова

– Ну… Зинаида Дмитриевна, графиня (так правильно, чтобы подчеркнуть разницу в возрасте!)… Вы меня, право, в смущение вводите… Я даже и понять не могу. По правде говоря… Михаил Михайлович всегда был крайне нежен со мной…

– Не может быть! Вы, Софи, меня обманываете! От смущения, конечно… Но я ж сказала – мы с вами…

– Нет, поверьте! – горячо воскликнула Софи и прижала стиснутые кулачки к маргариткам на корсаже. – Я вам всю правду говорю… Он мне зла не делал, просто… Просто мы расстались и он ушел… Ушел искать для себя привычное… Это для него нетрудно… А мое воспитание и обычаи… к тому же… – Софи доверительно склонилась к графине и перешла на французский. – Я, знаете ли, не люблю красных чулок! Это так вульгарно!

– Что-о?! – графиня отшатнулась и, не успев стереть с лица умильной улыбки, мгновенно пошла темно-розовыми пятнами. – Красные чулки?!

– Разумеется. Я б никогда не стала вам говорить, но мы же с вами… накоротке… вы сами мне велели…

– С-с… – графиня отвернулась и быстро отошла.

Софи, безмятежно улыбаясь, направилась к группе молодых людей, ожидающих ее. Она чувствовала себя прекрасно, и с удовольствием уловила в яростном шипении Зинаиды Дмитриевны площадное ругательство. И ведь наверняка графиня думает, что про красные чулки Софи разболтал сам Туманов!

С Ксенией Благоевой, бывшей княжной Мещерской, отношения Софи сложились совершенно иначе, хотя и здесь разговора о Туманове избежать не удалось. Наслушавшись сплетен о похождениях ксениного мужа, о ее салоне, и о таинственных спиритических сеансах, которые в нем регулярно происходят, Софи с любопытством разглядывала рыхлую, еще довольно миловидную женщину с бледными глазами, излишне длинной талией и коротковатыми ногами. Оба последних недостатка было бы легко затушевать, всего лишь изменив фасон платья – приподнять линию талии и сделать юбку чуть пышнее, добавив складок. Отчего-то Ксения Благоева не озаботилась ни тем, ни другим.

– Я так сочувствую вам, Софи, – меланхолически произнесла Ксения после четверти часа обмена ничего не значащими репликами.

– В чем же это? – слегка ощетинилась Софи, раздумывая, не подозвать ли к разговору Элен.

– О! В нашем мире женщина всегда всего лишь жертва мужских страстей… – Ксения казалась печальной, и вовсе не нападала. Софи расслабилась.

– Ну, это смотря какая женщина, – уклончиво сказала она.

– Да, наверное, соответствующим воспитанием можно было бы многое изменить, – кивнула Ксения. – Но ведь большинство из нас воспитывают так, что мы лишь ждем любви, а потом подчиняемся всем ее превратностям…

– Но ведь можно не согласиться подчиняться.

– Вы имеете в виду героев вашего романа? – улыбнулась Ксения. – Но в чем же смысл этого, как вы его называете, несогласия? Что будет результатом?

– Многие мои знакомые… не здесь… в другом месте… Они полагают, что женщина по своим природным и интеллектуальным особенностям может добиться не меньших результатов, чем мужчины. Я имею в виду в науке, в искусстве, даже в политике, если пожелает. Все дело в том, чтобы переменить общественное мнение… Я на большую часть с этим согласна.

– Конечно, конечно, – снова согласилась Ксения. – Можно и в науке, и в искусстве. Только что ж нам делать с чувствами-то?

– С какими чувствами? Разве у мужчин и женщин они разные?

– А вы еще не поняли? – грустно улыбнулась Ксения. – Бедная девочка. Самая ужасная обида у вас еще впереди. ВЫ не знаете, а я уже через это прошла. Самое страшное на свете разочарование, это не когда ты обнаруживаешь что-то непристойное или невыносимое в других. От других всегда можно уйти… отвернуться… Самое ужасное – когда обнаруживаешь в самой себе то, чего ты не в силах изменить, и одновременно с этим невозможно примириться…

– Простите, Ксения, мне кажется, я не совсем вас понимаю…

– В колоде карт, которые природа (или Бог, как вам угодно) сдала на руки женщине, есть только два туза, – медленно, глядя куда-то вглубь себя, произнесла Ксения. Софи вспомнила, что она гадает желающим на картах Таро и, говорят, иногда удивительно верно предсказывает всякие второстепенные события. – Любовь и воспитание детей. Все остальное – вальты или счетные карты. У мужчины на зрелые годы его жизни сданы еще два туза – его дело и власть. Для женщины же, если хоть один из тузов остается неразыгранным – партия, то есть жизнь не состоялась. И никакими успехами в науке или искусстве этого не заменишь. Карты не шахматы, в них пешка не может выйти в ферзя, а десятка, соответственно, в тузы, это просто не предусмотрено правилами…

– Если допустить, что вы правы, Ксения, – усмехнулась Софи. – То это просто выбивает почву из под ног у всех движений за женское равноправие.

– Вы можете не допускать, если вам так легче, – разрешила Ксения. – Рано или поздно вы сами к этому придете. Лишь бы не было поздно…

Дальше продолжался прежний разговор ни о чем, и Софи лишь поражалась тому, что Благоева, беседующая с ней явно через силу, тем не менее не отпускает ее от себя.

– А вот скажите, – неожиданно резко поменяв тему, спросила Ксения. – Туманов ведь дарил вам драгоценности?

– Да. Но я все оставила, когда уходила, – Софи вздернула подбородок.

– Это решительный шаг, – с непонятным выражением на лице сказала Ксения. – Далеко не всякая женщина поступила бы так на вашем месте. А он… Туманов никогда не говорил с вами об огромном сапфире?

– Глаз Бури? – тут же вспомнила Софи. – Говорил.

– Что же? Не сочтите за труд, припомните, коли возможно, – в светлых глазах Ксении забурлил какой-то темный вихрь.

– Сейчас, – Софи задумалась. Тема показалась ей вполне нейтральной и неопасной ни для Туманова, ни для нее самой. Вся эта история с сапфиром произошла так давно… Почему бы не поговорить с Ксенией о драгоценностях?

Прилежно вспоминая, Софи в точности пересказала Благоевой все, что Туманов говорил об удивительном сапфире, включая его собственные истории про глаз урагана, и корабль, разбившийся об скалы Шербура.

– Так значит, он сказал, что Глаз Бури отправился обратно в Бирму? – хрипло спросила Ксения.

– Он… Но он не называл страну, откуда… откуда камень был украден… Откуда вы знаете?! – Софи смотрела на женщину с испуганным удивлением. От флегматического спокойствия и расслабленности Ксении не осталось и следа. Казалось, что она с трудом сдерживается, чтобы не закричать. Руки Благоевой тряслись так, что она была не в силах открыть какой-то флакончик, может быть, успокоительного средства, который достала откуда-то из складок платья.