Голубой пакет - Георгий Брянцев

Олени встали. Бока их тяжело вздымались, точно меха горна. Над их головами, низко опущенными к самой земле, клубился пар.

Петренко помог Эверстовой подняться и отряхнуть снег, потом тронул оленей.

Ущелье становилось все уже и мельче и, наконец, исчезло, но подъем делался еще круче.

– Тут, должно быть, истоки ручья, – высказала предположение Эверстова.

– И из таких-то вот ручейков и образуются огромные реки. Ну что это за речушка? Так, мелюзга, а сложить их сто, двести, получится знаменитая Лена или Алдан, Вилюй, Олекма.

– Алдан, Вилюй и Олекма это притоки Лены.

– Это я знаю. И Витим тоже приток Лены. И Пеледуй.

– Правильно.

Олени, идя шагом, с трудом тащили за собой пустые нарты, которые то переворачивались, то кренились на бок, то с ходу ныряли в какие-то ямы.

Ущелье уже осталось позади, но дорогу преграждали бог весть откуда занесенные сюда полусгнившие бревна, оголенные и острые, каменные наросты и густо растущий невысокий, но очень цепкий кустарник.

Через все это было очень трудно пробиваться.

Олени вновь остановились.

– Какой-то первозданный хаос, – сказал Петренко к ослабил шарф на шее. – Смотрите! – обратился он к Эверстовой, – крутизна, крутизна-то какая!

– А, по-моему, подъему скоро конец, – заметила Эверстова. – Видите, вдали лесок начинается. Там, наверное, перевал.

– Возможно. Но куда черт несет этого Белолюбского? Вот бы что я хотел знать, – и лейтенант вытащил из кармана спиртовой компас. Он положил его на ладонь, загнал шарик воздуха в кружочек, нанесенный в самом центре стекла, и совместил надпись "Норд" с острием намагниченной стрелки.

Эверстова взглянула на компас, через плечо лейтенанта и, смеясь, ответила на его же вопрос:

– Черт его несет строго на северо-восток.

– Вы правы. Опять, как и ранее, на северо-восток, – согласился лейтенант. Он спрятал компас, посмотрел на часы и задумался.

Майор разрешил идти по следу четыре часа, а Петренко использовал только два. Значит два часа еще в запасе. Кустарник тянется еще, примерно, с километр, и пробираться через него нет никакого смысла. Силы оленей на исходе. Олени могут выдохнуться окончательно, а этого допустить нельзя. И в то же время нельзя не использовать оставшиеся два часа. Возможно, что эти два часа внесут ясность в создавшееся положение. Значит, надо действовать и не терять драгоценного времени.

– Я вот что предлагаю, Надюша, – заговорил Петренко. – Вы останетесь здесь с оленями, а я попытаюсь пробраться по следу до перевала. Посмотрю, как и что там. У нас с вами в запасе два часа. Их, я думаю, хватит мне, чтобы выбраться на гору. Как истекут четыре часа, я немедленно возвращаюсь обратно, независимо ни от чего. А олени пусть отдыхают. Иначе они нас обратно не довезут. Согласны?

– С чем? – спросила Эверстова.

– С тем, что олени не довезут нас обратно.

– Да… Но это очень необходимо?

– Что именно?

– Одному идти по следу?

– И необходимо, и неизбежно. – Петренко угадал чувства Эверстовой. Она не считала возможным пускать его одного, а потому он решил мягко и тактично объяснить, почему принял такое решение. – Олени очень устали, вы видите сами. Они могут попадать. Это нас не устраивает. Так ведь?

– Да, – еще недостаточно уверенно ответила Эверстова.

– Возвращаться обратно, не использовав определенного майором времени, неразумно. Верно?

– Да, еще два часа.

– То-то и оно. За два часа я могу отмахать километров десять-двенадцать. Возможно вполне, что Белолюбский, забравшись на гору, решит основательно передохнуть, подкрепиться чем-нибудь. Вы заметили, что он еще ни разу не разводил огня за всю дорогу? А вот тут он распалит вдруг костер, расположится, а я и свалюсь ему как снег на голову. Представляете картинку?

– Примерно.

– Я бы, конечно, не возражал идти вдвоем, но бросать на произвол судьбы упряжку, это значит потерять голову. Ведь все может быть. Мы с вами пойдем, отойдем километров пять, а Белолюбский, сделав петлю, прилет сюда, сядет на нарты и был таков.

Эверстова закивала головой.

– Я все это прекрасно понимаю, но, пожалуйста, будьте осторожнее. За это короткое время на наших глазах и так произошло много страшного.

– Ничего не поделаешь, – заметил Петренко, отвязывая лыжи и палки. Борьба без жертв невозможна.

– Ну, знаете ли… – возмутилась Эверстова. – С таким ответом я не согласна. Надо делать все возможное, чтобы жертв не было. Эти убийцы не стоят и волоса с головы такого человека, как дедушка.

Петренко уже встал на лыжи, проверил прочность их крепления, осмотрел готовность винтовки, попробовал, как действует освобожденный от смазки и почти насухо протертый затвор. Все оказалось в порядке, как и должно было быть.

Вооружившись палками, Петренко сказал:

– Вы правы, Надюша. Но я тоже прав, спорить не будем. Обещаю быть осторожным. Буду глядеть и глазами и затылком.

– Ну, счастливо… – бросила вдогонку Эверстова.

*

Лейтенант затратил не больше получаса, чтобы добраться до перевала. Остановился, передохнул и немало удивился: как резко и быстро изменилось все вокруг.

Перевал был совершенно гол. На нем отсутствовала не только какая-либо растительность, но даже не держался и снег.

Взору лейтенанта открылась лежащая внизу и тоже безлесная долина, в которую круто спускался след лыж, оставленный Белолюбским.

Долина, покрытая, точно серебристой скатертью, чистым снегом, тянулась километров на восемь или девять, а дальше за нею, в неоглядную даль уходила черная тайга, похожая издали на огромную звериную шкуру.

Петренко оттолкнулся палками, легко пробежал по лыжне несколько шагов и, вглядевшись в след, уходящий вдаль, остановился как вкопанный.

– Он! Он! Неужели?!

Впереди внизу, километрах в трех от него, маячила на снегу одинокая черная точка.

Петренко, не теряя из виду эту уменьшающуюся точку, быстро вытащил из-под кухлянки бинокль, поднес его к глазам, также быстро подрегулировал линзы и четко и ясно увидел человека. До него, казалось, было теперь не больше трехсот метров, и он просматривался, как на ладони. Высокий, плечистый, в короткой кухлянке или дошке, с ружьем за спиной, энергично работая двумя палками, он быстро удалялся в северо-восточном направлении и то становился вдруг маленьким, когда низко пригибался, то вновь вырастал, когда выпрямлялся.

– Вот она цель нашей погони! Вот, наконец-то…