Пока чародея не было дома. Чародей-еретик - Кристофер Сташеф

Архиепископ резко взглянул на него:

— Что слу… Брат Лаймэн! Как ты смел покинуть свой пост у ворот обители!

Но следом за братом Лаймэном в трапезную вошел сурового вида молодой человек в расшитом камзоле и алых лосинах. В руке он держал свиток.

Зал огласился взволнованным гомоном. Лицо архиепископа уподобилось глыбе льда.

— Как сюда попал этот человек?

— Милорд… Я подумал… Что вы пожелаете…

— Было приказано никого не впускать! — взорвался архиепископ, однако молодой человек заговорил негромким голосом, но так, что его услышали все, кто находился в трапезной.

— Я — герольд Туана и Катарины, монархов Грамерая, и явился для того, чтобы позвать вас на аудиенцию к его преподобию Моррису Мак Ги, главе ордена Святого Видикона Катодского.

В зале тут же воцарилась мертвенная тишина.

Архиепископ ошарашенно уставился на гонца. Наконец он протянул руку и проговорил:

— Дай мне свиток!

Герольд подошел и подал ему свиток. Архиепископ сорвал печать, развернул пергамент и стал читать. Дочитав до конца, он сильно побледнел, опустил свиток дрожащей рукой на колени и сказал:

— На воске запечатлен знак нашего ордена, однако это может быть подделкой! Наверняка это подделка! Глава нашего ордена живет на далекой древней Терре и никогда не бывал на Грамерае!

— Тем не менее он лично вручил мне этот свиток, — заявил посланец короля.

— И ты самолично дашь ему ответ! Передай, что я объявляю его дерзким самозванцем, марионеткой наглеца Туана Логира! Нет, передай ему также, что я воистину встречусь с ним и что за моей спиной будет войско!

Туан и Катарина стояли на вершине надвратной башни и наблюдали за тем, что происходило в наружном дворе замка. На взгляд, там царил хаос, но в этом хаосе был виден порядок. Войны сидели у шатров, они чистили и затачивали оружие. У южной стены стояли готовые к походу кони, рыцари и капралы, хорошо заметные среди воинов в своих доспехах, переходили от одного отряда к другому и раздавали приказания.

— По крайней мере, — проговорила Катарина, — никто из твоих союзников не отказался явиться на твой зов.

Туан кивнул:

— Они храбрые и достойные люди, и их верность согревает мое сердце. А наша дворцовая гвардия славно потрудилась. Всего за один день войско собрано, и все ощущают его единство.

— Но ни один из гвардейцев не назначен капралом.

— Это верно, — улыбнулся Туан. — Но только им не стоит знать об этом. Они королевские гвардейцы, и этой чести для них вполне достаточно.

Сэр Марис, слегка прихрамывая, подошел к королю и королеве, поклонился и сообщил:

— Гонцы вернулись, ваши величества.

Туан сразу стал серьезен.

— Что они говорят?

— Ди Медичи, Стюарт, Маршалл и Борджиа исчезли, как нам уже сообщили наши разведчики. Мы не сомневаемся, что они присоединились к войску архиепископа.

— Нам никогда не приходилось сомневаться в правдивости донесений из Раддигора. А остальные?

— Раддигор посылает весть о том, что его войско уже заняло равнину Деспард, между Крэгскими горами и рекой Дукат. Архиепископу и ди Медичи ни за что не пробиться к Раннимеду без потерь. Однако Раддигор просит вас прибыть на равнину как можно скорее, чтобы враги не сломили его.

— Так мы и сделаем, — сурово кивнул Туан. — А как мой отец?

— Ваш славный отец уже в пути. Он ведет свое войско через перевал Дюрандаль, дабы присоединиться к Раддигору.

— О, будь он благословен! Да поможет ему Бог! — воскликнул Туан, а Катарина крепко сжала его руку. — А другие?

— Все посылают вести о том, что они уже в дороге, ваше величество. Их войска обеспечены оружием и провиантом, и они только ждали вашего слова.

— О, это более, нежели желание выслужиться! — сверкая очами, воскликнула Катарина. — Речь не о подхалимах, не о притворщиках — эти люди верны нам душой и телом!

Туан кивнул, с трудом удерживаясь от радостной улыбки.

— Они решили, что с нами лучше, чем против нас, либо я жестоко ошибаюсь. Пожалуй, последние годы не прошли напрасно. Разошли весть, мой славный сэр Марис! Скажи всем моим вассалам о моей великой радости и вели им ждать меня на Деспардской равнине. Собравшись там, мы тронемся в путь — на аббатство!

Поддерживая Хобэна под мышки, Анхо пригнулся и втащил его в полутемную келью. Только луна освещала эту тесную комнату — четыре фута в ширину, десять в длину, с единственным узким окошком, прорезанным в дальней стене. Но глаза Анхо успели привыкнуть к темноте — ведь он вел брата оттуда, где того высекли розгами, по темным коридорам, — и потому он разглядел в полумраке узкую лежанку. Он дотащил Хобэна до лежанки и помог ему лечь. Хобэн стиснул зубы и застонал от боли.

— Прости! Прости! — забормотал Анхо. Залившись слезами, он опустился на колени рядом с лежанкой и извлек из рукава своей сутаны маленький глиняный горшочек. — Я не хотел причинить тебе боль, брат!

— Это я должен просить у тебя прощения, — выдохнул Хобэн. — Я тебе все испортил. Как ты теперь тут будешь жить?

— Испортил? Ты про мою должность при архиепископе? — Анхо покачал головой. — Мне это безразлично. Я пришел сюда, чтобы стать священником, брат мой, а не монахом. Это архиепископ — тогда еще он был аббатом — уговорил меня вступить в братство, но я радовался этому не более, чем другие. Монахи полагали, что я не гожусь для такой жизни, да и я сам думал так же. А теперь потерпи. Аптекарь проявил сострадание к тебе и тайком дал мне целебной мази, покуда тебя секли розгами. О брат мой! Как же жесток был тот, кто бил тебя!

— Он сделал то, что ему приказали, братец, и он был верен своему господину, как и я — своему, — со стоном вымолвил Хобэн. — О нет, кто бы жаловался, только не я… О-о-ой!

— Я тебя предупредил, — со слезами на глазах проговорил Анхо. — Но пройдет несколько минут, и мазь снимет боль… О Господь милосердный! — Он запрокинул голову и устремил взор ввысь. — Благодарю тебя от всего сердца за то, что мой брат остался жив! С этих пор каждый день я буду читать благодарственную молитву с четками до скончания моей жизни!

— Это тяжкий обет, — пробормотал Хобэн. — Я и не знал, что я тебе так дорог.

— О, какой же ты глупый! — в отчаянии вскричал старший брат. — Разве ты не знаешь, что из всех друзей, которыми нас одаривает Господь, самые дорогие те, что родные нам по крови? И все же по-прежнему считаю, что ты поступил глупо, выступив против нашего ордена и нашего архиепископа!

— Я понимаю, что я отяготил твою жизнь до скончания веков, — приглушенно отозвался Хобэн. — Но я боялся, что ты окажешься меж двух огней… С одной стороны — архиепископ, а с другой — те монахи, что желают сохранить верность Риму. И вот я добился того, что ты угодил в эту самую ловушку!