Собрание сочинений в 5 томах. Том 4 - Семен Бабаевский

— В Старо-Каланчевскую.

— Взял бы меня с собой. Хочется поглядеть, что у соседей. Как они там хозяйствуют?

— Поедем! А как же конь?

— Поскучает малость без меня. Отведу его в бригаду. Я мигом! Бригадный стан школьной тут близко, за этой ложбинкой.

Колыханов отвел в бригаду коня и, вернувшись, влез в машину в своих воинских доспехах. И снова перекрещивались, сходились и расходились по жнивью страдные дороги; снова мчались грузовики, и в своем беге они были страшнее бури; снова над полями плыли запахи бензина, смешанные с ароматом увядших цветов и скошенного хлеба. Даже тот, кто уже не раз встречал июль в поле, кто в панораме современной механизированной страды привык видеть не красоты летнего пейзажа, а гектары земли и тонны намолоченного зерна, — все равно и он радовался и волновался, точно впервые перед ним открылись и шнурами вытянутые валки, и красные, как вечерняя заря, комбайны на фоне знойного неба, и дрожащая пелена нагретого и разлитого до горизонта воздуха.

— Погляди, Силыч! Какая красота! — воскликнул Щедров. — И что за чудо — кубанские поля в июле! Вот это уже видел несчетное число раз, а наглядеться не могу!

— Я радуюсь за тебя, тезка, что живет в тебе хлеборобская задушевность, — сказал Колыханов, сидя рядом с Щедровым, поставив шашку между ног. — Ты верно подметил, в степи для хлеборобской души — одна сплошная отрада! В степи завсегда себя чувствуешь и вольготно и легко… А тебе-то как живется, Антон? — спросил Колыханов, еще больше наваливаясь на саблю. — Все сражаешься? Не задерживаешься в кабинете?

— Приходится чаще всего находиться в пути, — ответил Щедров, с улыбкой глядя на кочубеевца. — Такая моя должность!

— Тяжеловато? Как, а? Мне ты можешь сознаться.

— В общем-то нелегко.

— Но ты крепись и от своего не отступай! — строго, по-отцовски наказывал Колыханов. — В мои-то молодые годы, когда мы с твоим батькой громили беляков, было и потруднее. Послушай, что я тебе подскажу: побольше и почаще обращайся к людям, в них твоя опора и поддержка.

Вдруг «Волгу» потянуло влево, Ванцетти свернул на обочину и резко затормозил.

— Что случилось? — спросил Щедров.

— Покрышка села.

— Что это она так некстати?

— Мы же только что были на лесоскладе, — отвечал Ванцетти, уже осматривая заднее левое колесо. — Наверное, там и поймали гвоздь. Антон Иванович, пройдите вон к тому родничку и там отдохните. А я быстро заменю скат.

Щедров и Колыханов пошли по скошенной и еще не убранной траве. Колыханов шел стройно, подняв голову и придерживая рукой ненужную ему теперь шашку. Он первым опустился на траву в тени вербы близ родника, заросшего кугой и осокой. Рядом с ним присел и Щедров.

— Силыч, как там себя чувствует возвращенец? — Щедров наклонился, сорвал стебелек куги. — Прижился?

— Не интересовался…

— Отчего же так?

— Еще спрашиваешь? Оттого, что совмещаться в одной жизни нам невозможно.

— В медицине, Силыч, есть такой термин: белковая несовместимость. Видно, сама природа позаботилась и защитила организм от всего чужеродного и вредного. — Щедров переломил стебелек, рассматривая его сердцевину. — Так, Силыч, и в жизни общественной: есть у нас эта самая несовместимость, только уже не биологическая, а классовая. Лет сорок тому назад Евсей Застрожный, безусловно, подходил под это понятие и считался нашим заклятым врагом. Теперь же, в силу социальных и экономических перемен, происшедших в нашей стране, а также в силу наших успехов в коммунистическом строительстве, мы можем отнестись к такому «инородному телу», как Евсей Застрожный, гуманно, разрешить ему на старости лет увидеть родную землю.

— Ох, трудно мне относиться к нему иначе, — сказал Колыханов. — Ить я зараз еще жалею, что тогда, под Надзорным, не прикончил Евсейку. Получилось тогда, что не я его, а он меня успел раньше свалить с коня…

— Виделся с ним?

— Это зачем же мне видеться с ним?

Колыханов расстегнул ремни, сиял их вместе с шашкой. Наклонившись, он через голову стащил с себя старенькую, влажную от пота и трудно снимающуюся гимнастерку. Голый до пояса, он подполз к воде и, держась на жилистых, кривых руках, припал к роднику. Пил жадно, крупными глотками, при каждом глотке издавая тихий стон, — с таким стоном пьют загнанные скачкой и измученные жаждой лошади. Напившись, он вздохнул и присел возле родника. Затем снова наклонился, набрал в ладони, как в ковшик, воду, умывался, плескаясь и фыркая.

Щедров смотрел на его худую, жилистую спину, на сухие, согнутые в локтях руки, на выпиравшие ребрами бока. Удивляло то, что и спина, и бока, и руки были так густо расписаны застарелыми шрамами, повсюду лежало столько сизых и лиловых следов от сабельных, пулевых и осколочных ран, что уже, казалось, нельзя было отыскать место непростреленное и неразрубленное. «И как мог, бедолага, сдюжить, как мог выжить? — думал Щедров. — Ведь это уже не просто тело бесстрашного воина, а свидетельство могучего духа русского человека, написанное в годы двух войн и теми же войнами надежно удостоверенное…» И то, что увидел Щедров на теле Колыханова, как бы показывало ему, что с таким человеком надо было говорить не так прямо и не так откровенно, как он говорил, а как-то помягче, чтобы сказанное не ранило душу и не причиняло сердечную боль.

Кончив умываться, Колыханов утерся гимнастеркой, затем надел ее, не застегивая ворот и не накидывая на себя ремни. Трудно сгибая и разгибая ноги, подполз в холодок, поближе к Щедрову.

— Чтой-то иной раз давит у меня в груди, — сказал он грустно. — Может, это через то, что сердцем я сильно тревожусь? А как прожить без тревоги? Без нее не проживешь. — Глубоко вздохнул, через силу улыбнулся. — То сидит во мне печаль-забота о земле, все думаю, как бы приохотить подростков до хлеборобского дела, то беспокоюсь за жизнь. — Прикрыл лоб ладонью, задумался. — Скажи мне, Антон, чистосердечно: богатство, к каковому идет наша Вишняковская, не повредит нашей идейности? Поясни мне с политической стороны! Не ослабнет через богатство наше чутье на врага и наша строгость к нему?

— Нисколько, — ответил Щедров. — Даже напротив! Да и до богатства вишняковцам еще далеко.

— А собственные легковушки? Это же роскошь!

— Нет, легковые машины — это не роскошь. Дорогой Силыч, в век кибернетики и космоса каждому хочется двигаться по земле быстрее и с удобствами. Может, помнишь, Гоголь восклицал: «Какой же русский не любит быстрой езды!» А дело-то, Антон Силыч, идет к тому, что эту самую потребность ездить быстро и с удобствами в скором времени сможет удовлетворить каждый трудящийся. Как тебе известно из газет, скоро вступят в строй еще два завода по производству легковых автомобилей, и страна каждый год станет получать более миллиона красивых и удобных автомашин. Для кого предназначается эта огромная армия колес и рессор? Для советских людей! Пусть они обзаводятся собственными автомобилями и пусть ездят на них в свое удовольствие!

— Я готов! — крикнул Ванцетти. — Можно ехать!

Не отвечая Щедрову, Колыханов поднялся, затянул себя ремнями, прицепил шашку и, расправляя костлявые плечи, вразвалку пошел к машине. Ехали молча. Колыханов, навалившись грудью на шашку, посапывал. Когда подъехали к Старо-Каланчевской и «Волга» уже катилась мимо стеной стоявших могучих тополей, он совсем тихо, точно думая вслух, сказал:

— Ты молодой, тебе виднее. Может, насчет нашей жизни прав не я, а ты… А насчет Евсейки, то тут скажу так: был он моим клятым врагом, им и останется, и уже по гроб жизни никакого сближения между нами не произойдет.

Глядя на тополя, на лежавшую от них тень, Щедров промолчал, делая вид, что не расслышал слов Колыханова. В Старо-Каланчевской они заехали в правление «Октября» и, как на беду, ни Русанова, ни Крахмалева там не застали. Краснощекий, разопревший от жары сторож вышел на крыльцо и сказал:

— Все начальство перекочевало в степь. Там днюют и ночуют, а заседания проводят прямо на стерне. Если вам нужен Русанов, то поезжайте в шестую, а ежели Крахмалев Степан Петрович, то в третью.

Ехали в шестую, по жнивью, мимо валков. Нагнали комбайновый агрегат и встретили Русанова. Он молодцевато соскочил с комбайна и, ударяя кепчонкой о ладонь и стряхивая с нее пыль, направился навстречу знакомой «Волге». Был он несколько удивлен, когда из «Волги», придерживая рукой шашку, следом за Щедровым вылез Колыханов. «Что сие может означать? — подумал Русанов. — Чего ради привез с собой вооруженного кочубеевца?» Щедров, представляя кочубеевца Русанову, спросил, знает ли он Антона Силыча Колыханова.

— Знаю ли я Антона Силыча? — нарочно переспросил Русанов, подмигнув веселыми глазами. — А есть ли на Кубани и на Ставрополье человек, кто не знал бы героя-кочубеевца? Я тоже слышал про Антона Силыча легенду. А может, не легенду, а правду?