Западня для Людоеда - Алекс Фед

— Орейн должен был позаботиться о своей безопасности получше, зная, что не все северяне еще схвачены или убиты.

— Но кто раскидал всю его охрану?

— Говорят, тела даже с крыши снимали.

— Вранье!

Взрыв хохота.

— Магистр Измены!

Взрыв хохота.

— Видел его изуродованную рожу?

— Нет, но хочу посмотреть!

Взрыв хохота.

— Если он выживет, при встрече я сам плюну ему вслед.

— Не ты один.

— Тогда он утонет.

Взрыв хохота.

Кто-то добрался до Ховера Орейна. И не сложно догадаться, кто это может быть. У Зандра давно руки чесались, а только сейчас представился весомый повод.

Артур молил небо, чтобы Олень не выжил. С мстительным удовлетворением от того, что возмездие частично настигло предателя, он молчал, хотя желал разузнать подробности. Когда они два раза меняли одежду и лошадей. Когда спускались Тропой Смерти. И когда солнце окрасило горизонт в алый.

— Это ведь ты разобрался с Ховером? — наконец, спросил он у Верховного Магистра, когда ни одна живая душа не смогла бы их услышать.

— Да.

И все. Короткое «да». Он надеялся на продолжение, но его не было. Обычно словоохотливый друг почему-то не собирался посвящать в подробности.

— Почему не добил?

— Не успел, — сердито ответил Зандр. — Потому не хочу обсуждать.

— Помешали?

— Да. Рядом крутились имперцы с Крысом и быстро примчались на шум. Но свое Олень получил. Вышло даже лучше, чем если бы я его прикончил.

— Что ты с ним сделал?

— Слегка подправил анатомию. Олень орал, как свинья.

— Мы до этой рогатой свиньи еще доберемся…

— Борова, — поправил его Зандр и только сейчас позволил себе улыбку, злую, жестокую. — Борова с клеймом позора.

— Они все заплатят кровью, — холодно бросил Артур, прощаясь с тем, что было когда-либо дорого и с прошлым, которого не вернуть.

Пик Неба пылал в лучах утреннего солнца.

Рассвет и новый день.

День, когда он снова начал жить.

Жить только ради мести.

Глава 53 — Черный мор

Полоска лунного света едва пробивалась сквозь дыру в пологе из старого обветшалого ковра, служившего дверью.

— Ма! Ну, ма! — жалобно завывал Чувырло и тряс лежащую под кучей тряпья женщину за холодное плечо.

С каждым толчком ее торчащая из-под разноцветных тряпок рука с крупной овальной родинкой безвольно колыхалась. Кожа отдавала фиолетовым и была такой же холодной, как выдавшаяся ночь. Отца не было слишком давно. Он ушел несколько дней назад и не вернулся, а больная мать не отзывалась на плач голодного перепуганного ребенка.

— Ма-а-а! — голос надорвался, и Чувырло прижался мокрым от слез и пота лицом к остывшему телу.

Прохлада на мгновение принесла облегчение, но вскоре жар разгорелся вновь. Голова раскалывалась, на шее и в паху пульсировали болью шишки, а во рту было противно.

Сначала он завидовал, что у брата побелел язык, а шея распухла. Хотелось, чтобы его язык тоже стал белым, тогда бы он дразнился и показывал его всем с особенным удовольствием. Но когда это произошло, то не принесло радости, оставив только желание прогнать затхлый вкус и хоть на миг избавиться от болезненной сухости.

Шнобель и мать слегли с разницей в пару дней. Затем заболел отец. Их тела покрылись наростами и черными язвами, которые так сильно напугали мать, что она выгнала Чувырло на улицу и не пускала домой. А он приносил им еду и воду, пока куда-то не запропастился Шнобель с отцом.

Свернувшись калачиком на лежанке рядом с матерью, он взял ее безвольную руку и положил так, словно она его обнимает. На коже прощупывалось несколько больших бугорков, которые он обводил пальцем, пока не провалился в беспокойный сон.

Ему снилась ее улыбка и объятья. Только в глазах была боль и страдание. Он не мог вспомнить, были ли они там всегда или только когда она заболела.

Она никогда не жаловалась. Ни после потери ребенка из-за тяжелой работы, ни когда отец ее бил. Она была тихой и нежной, прижимала их с братом к теплому боку и рассказывала красивые истории, гладя по голове, пока они не заснут. Иногда она находила в мусоре игрушки и другие забавные вещицы, прятала от всех свои драгоценные находки и приносила им с братом. Так однажды она дала им по коричневую плитку, назвав “конфетой”, разломала ее пополам и сказала немедленно съесть, пока никто не видит и не сможет отобрать. Чувырло свою потерял, стараясь спрятать как можно дальше, и Шнобель поделился своей. Этот чудесный вкус он не мог забыть с тех пор. Это стало лучшим воспоминанием в его жизни. Он обращался к нему всегда, когда было плохо или грустно. Но сейчас воспаленный разум забыл все.

Внезапно полог открылся и стало светло. Чувырло схватили, стащили с лежанки и выволокли наружу, где собралась галдящая толпа.

— Бей хворь! — кричали темные рты на множестве красных от света факелов лицах.

Он узнал нескольких соседей и знакомых среди толпы, попытался заговорить, но его заставили замолчать резким ударом.

— Бей проклятых!

Кто-то рядом сопротивлялся, но вскоре затих, забиваемый палками. Так поступали со всеми, кто был достаточно силен, чтобы попытаться вырваться.

Чувырло дернулся, его сильно стукнули по голове и потащили. Слабость не давала двигаться, но страх заставлял цепляться за сознание, хотя в глазах рябило и плыло. Множество ног сопровождало его, громко ступая и иногда нанося удары.

Больных мертвых и живых в сознании и без тащили к могильнику. Увидев гору тел, Чувырло закричал и забился. Сюда было строго-настрого запрещено заходить. И если кто-то забредал, то мог быть съеден останками, которые ждали на дне котлована.

Его подняли над краем и скинули в кучу. Сверху навалились чужие тела. Не все из них были мертвы. Некоторые едва дышали, что-то мычали нечленораздельное и слегка шевелили конечностями. На многих виднелись черные отметины язв.

Показалась знакомая рука с родинкой. Чувырло вылез из-под одной тяжести,