Месть прошлого (СИ) - Гичко Екатерина

Ёрдел. Это действительно был он.

Каким высоким он стал. При первой встрече, когда они столкнулись в бою, это не бросилось ей в глаза, но сейчас, когда он стоял так близко, Майяри невольно сравнила его с господином Шидаем. Высокий, широкоплечий, крепкий… Взрослый мужчина.

Но это совершенно точно её брат.

Он смотрел на неё спокойно. На лице не отражалось ровно никаких эмоций. Может, он действительно ничего не чувствует? Но вот Майяри чувствовала за двоих. Эмоции раздирали её. Хотелось расплакаться, броситься на его шею, сказать, что она верила, верила, что он жив! Верила… И всё ещё никак не могла поверить до конца.

– Ёрдел? – тихо позвала она и, протянув руку, коснулась его колена.

Ткань штанов показалась ей необыкновенно тонкой и холодной, хотя это её ладони были ледяными. Брат не пошевелился, ни один мускул не дрогнул на его лице, и Майяри, оглушённая болью и шквалом эмоций, испугалась, что перед ней никакой не брат, а просто статуя, а она сама бредит и видит перед собой то, чего нет.

Ёрдел отвёл глаза и посмотрел на Лоэзию. Посмотрел спокойно, но замершая было от удивления девушка – Майяри знакома с господином тёмным? – вздрогнула, проворно выскочила из комнаты и протиснулась мимо мужчины на лестницу. Там она замерла, остановившись почти в самом низу, и обеспокоенно уставилась на Майяри. Ёрдел закрыл дверь, осмотрел косяк, и на дереве появились новые знаки. Другие.

– Ёрдел, это же ты?

Он ничего не ответил, хотя лицо у сестры было очень обеспокоенное и даже… кажется, это называют отчаянием. Его действительно когда-то так звали, он помнил это имя. Последние несколько лет помнил. Раньше же его называли по-другому. А сейчас и вовсе никак.

Ёрдел ли он теперь?

Он наклонился, поднял сестру на руки и понял, что она совсем-совсем не повзрослела, даже стала ещё меньше: она стала такой лёгкой. Девочка обвила его шею дрожащими руками, а затем совсем неожиданно коснулась горячими губами его щеки. Прямо окаменевшей кожи.

И Ёрдел вздрогнул.

От места поцелуя разлилось тепло, и щека загорелась. Всхлипнув, сестра лицом прижалась к его шее, и Ёрдел ощутил, как наливается жаром пульс, как по жилам расползается горячая кровь, как отступает холод и приходит странное ощущение, название которого он забыл.

Но само ощущение он помнил. Он помнил, что его сердце всегда согревалось, стоило только обнять маленькую тёплую сестру.

Раздался крик и грохот. Лоэзия попыталась спуститься спиной вперёд и, промахнувшись мимо ступеньки, упала на пол. Благо ступенька была последняя. Но боль не смогла отвлечь девушку от главного: тёмный и Майяри, которую он держал на руках, были поразительно похожи.

Она и раньше отмечала, что господин похититель напоминал ей о подруге, но сейчас, увидев их рядом и услышав, как Майяри называет его «Ёрдел»… Это имя? Она знает его? Они… родственники?

Вслух спросить она не рискнула. Быстро вскочила и отступила в сторону под пристальным взглядом тёмного и нервно сцепила руки. Мужчина спустился, усадил сестру на табурет, но отходить не стал, тем более что девушка отчаянно за него цеплялась.

А Майяри задыхалась. Её душили слёзы, сознание уплывало, и она боялась, что брат – всего лишь плод её в очередной раз зашибленной фантазии.

– Майяри, – испуганно позвала Лоэзия, опасливо косясь на мужчину, – ты его знаешь?

Девушка даже не услышала её. Перед глазами был только брат. Губы его шевельнулись, и она услышала незнакомый хриплый прерывающийся голос:

– Ма-я-ри? Тебя теперь зовут так?

Губы её искривила нервная, почти сумасшедшая улыбка, и Майяри тихо рассмеялась, наконец поверив, что перед ней действительно Ёрдел. Уткнувшись лбом ему в живот, она тихо прошептала:

– Меня зовут Майяри, Ёрдел. Майяри, – на глазах выступили слёзы, и, всхлипнув, девушка выдохнула: – Я так рада, что ты жив. Так рада… Ты не умер… Спасибо… Спасибо, Ёрдел…

Ей не стоило плакать. Переживания только усугубили плохое самочувствие, и вскоре сестра окончательно потеряла связь с реальностью и впала в бредовое состояние, зовя то харена, то господина Шидая, то его, Ёрдела, то какого-то Виидаша и почему-то хайнеса. В лечении Ёрдел смыслил очень мало, почти ничего. Сам он получал раны не так часто и почти все – неглубокие: попасть по живому и не наткнуться на каменно-крепкую кость везло не каждому. А лечить других…

В душе даже шевельнулось что-то похожее на сомнение, каким его помнил Ёрдел. Стоило ли забирать сестру? Тот седой бы уже вылечил её. Но он же не смог присмотреть за ней, допустил, чтобы её ранили. Лечить, как седовласый, Ёрдел не мог, но он ощущал в себе достаточно сил, чтобы избавиться от врагов сестры. Это же самое простое решение.

Уложив сестру в постель, Ёрдел оставил её под присмотром другой девочки и вышел. Тонкий слух продолжал ловить прерывистый, полный боли голос бредящей девушки, и мужчина попытался вспомнить.

В первые месяцы после казни он не помнил, даже что его казнили. Он не осознавал себя реально существующим в мире, он не осознавал сам мир, не знал, что он вообще есть. Глаза ему отказали, память тоже, а страшно изломанное тело доставляло такие страдания, что для него существовала только боль. Пытка, длящаяся и длящаяся бесконечно долго. Наверное, если бы он остался наедине только с ней, то никогда не смог бы прийти в себя. Но у него остался слух, и он слышал.

«Крепись, мальчик. Если после такого искра твоей жизни не угасла, то она не угаснет. С твоими увечьями либо сразу умирают, либо выживают и становятся ещё сильнее. Крепись, мальчик…»

Он не мог двигаться, не мог говорить, не мог видеть, но слышал и – воистину насмешка! – мог ломать скалы своими силами. Беспомощный, искалеченный, потерявший связь с миром, он всё ещё был силён.

Он был как новорождённый, пришедший в этот мир и не понимающий, где оказался, зачем и что он есть такое. И не задумывающийся об этом.

Постепенно боль, составлявшая большую часть его нового мира, утихала. Он научился вслушиваться в единственный голос, что звучал рядом, начал учиться двигаться, хотя для него было почти невероятным, что он способен на это.

«Твой разум искалечен, и ты как дитя, пришедшее в этот мир слепым».

Ёрдел не мог понять, что значит быть слепым, пока не проснулась память. Хаотичные образы, яркие краски и то, что он понимает эти образы, в тот момент ужаснули его. Его хрупкий мир сломался, когда он понял, что чего-то лишился, что у него раньше было больше, чем сейчас.

Его первым воспоминанием стала казнь.

«Это хорошо, что ты вспомнил. Хорошо. Теперь ты понимаешь, к чему идти».

Да, он действительно начал понимать. Он понимал, что ему нужно двигаться, потому что он двигался раньше, понимал, что нужно говорить, потому что говорил раньше, понимал, что нужно видеть… но зрение не возвращалось.

Его спутник четыре года носил его на себе и восемь лет лечил. А потом умер.

Звал он себя Иргалием – Кающимся.

«Я, Иш, прожил плохую жизнь. Грабил, убивал, насиловал… Всех преступлений моих и не перечесть. Зверствовал, а с чего зверствовал? Да оттого, что чувствовал, что вправе, что могу, что хочу. А когда опомнился, поздно стало. Смертные не простят, но забудут. Боги могут и простить. А сам уже нет, не простишь. Сотни лет хожу по этим горам, а прощения себе найти не могу. Может, на том свете в муках буду вспоминать о тебе и легче мне будет: хоть что-то хорошее в мире оставил».

Иргалий называл его длинным именем, которое Ёрдел уже полностью и не помнил. Древнее, чьё звучание уже не скажет нынешним салейцам своего смысла без помощи учёных книг. Но значение он помнил.

Благословение миру.

Зрение стало возвращаться к нему только на четвёртый год. Сперва это были просто светлые пятна, но постепенно его глаза обрели прежнюю силу. Иргалий оказался сухоньким, весьма старым оборотнем. Очень худой, с дочерна загоревшей морщинистой кожей, лысой головой и глубоко запавшими чёрными глазами. Он прожил ещё четыре года и всё это время пытался исправить самые страшные травмы – проломы в черепе. Но не успел закончить. Время его истекло, и однажды утром он просто не проснулся.