Жозеф Бальзамо. Том 1 - Александр Дюма

Впрочем, в ту эпоху в Париже хватало карет и без придворных; на торжество съехались все — члены парламента, финансисты, богатые негоцианты, знаменитые на весь Париж дамы известного сорта и Опера в полном составе; немало было и наемных экипажей, вроде тех колымаг, что с опозданием везли в Сен-Дени двадцать пять задыхающихся от тесноты парижан и парижанок, причем ехали они так медленно, что быстрей было бы добраться пешком.

Нетрудно поэтому представить себе огромную массу народа, направившуюся в Сен-Дени утром того дня, который газеты и афиши объявили днем прибытия дофины; люди столпились перед монастырем кармелиток, а когда там уже нельзя было найти места, растянулись вдоль дороги, по которой должна была приехать и уехать дофина со свитой.

А теперь, вообразив себе эту толпу, достаточную, чтобы испугать даже парижанина, попробуйте представить Жильбера — маленького, одинокого, робкого, не знающего города и слишком гордого, чтобы у кого-нибудь что-либо спросить, — оказавшись в Париже, он старался походить на истого парижанина, хотя в жизни не видел, чтобы разом собиралось более ста человек!

Когда он вышел из дома, прохожие попадались ему лишь изредка, в Ла-Шапель их стало значительно больше, а в Сен-Дени ему уже казалось, будто люди вырастают прямо из-под земли и тут их не меньше, чем колосьев на бескрайнем поле.

Затерявшись в толпе, Жильбер уже давно ничего не видел; он двигался вместе с нею, сам не зная куда, однако ему все же хотелось сориентироваться. Неподалеку от него мальчишки забрались на дерево; его так и подмывало последовать их примеру, но он не решился скинуть кафтан и только протиснулся к стволу. Кому-то из бедолаг, которым тоже ничего не было видно, которым наступали на ноги и которые сами оттаптывали чьи-то ноги, пришла в голову счастливая мысль спросить у сидевших наверху, что происходит вокруг, в результате чего они узнали, что между монастырем и шеренгой солдат пусто.

Ободренный таким началом, Жильбер поинтересовался, не показались ли кареты.

Карет еще не было, однако на дороге, в четверти лье от Сен-Дени, видны были огромные клубы пыли. Это-то и нужно было Жильберу: выходило, что кареты еще не проехали, и теперь оставалось лишь выяснить, с какой точно стороны они появятся.

Если в Париже человек, пробираясь сквозь толпу, не ввяжется ни с кем в разговор, значит, он или англичанин, или глухонемой.

Жильбер прошел немного назад, чтобы выбраться из толчеи, и увидел семейство горожан, завтракавших на краю канавы.

Там была дочка, высокая блондинка с голубыми глазами, робкая и застенчивая.

Была мать, низенькая смешливая толстушка с белыми зубами и свежим цветом лица.

Был папаша, облаченный в просторный суконный кафтан, который вынимается из шкафа только по воскресеньям; глава семьи нарочно надел его сегодня по столь торжественному случаю и был занят им гораздо больше, нежели женой и дочерью, уверенный, что они вполне справятся и без него.

Была тетушка — высокая, сухопарая и сварливая.

И была, наконец, служанка, которая беспрерывно хихикала.

Последняя из перечисленных нами особ тащила чудовищной величины корзину с завтраком. Несмотря на тяжелую ношу, жизнерадостная девица не переставая хихикала и напевала, поощряемая хозяином, который в конце концов взял у нее корзину.

В ту пору слуга был своим человеком в семье; существовало большое сходство между ним и домашним псом: побить иной раз можно, но прогнать — ни за что.

Жильбер краем глаза наблюдал за этой совершенно для него новой сценой. Безвылазно живя с рождения в замке Таверне, он знал лишь господ и лакеев и понятия не имел о горожанах.

В том, как эти славные люди пользовались радостями жизни, он видел пример философии, ведущей свое происхождение не от Платона или Сократа, но in extenso[134] от Бианта.

Они принесли с собой бездну съестного и намеревались получить от него как можно больше удовольствия.

Папаша принялся нарезать жаркое из телятины, столь любезное небогатым парижанам. Взгляды сотрапезников с вожделением сошлись на золотистом, покрытом застывшим жирком куске, который возлежал на глазурованном глиняном блюде, куда еще вчера заботливая хозяйка поместила его, нашпиговав морковью, луком и кусочками сала. Вчера же служанка отнесла блюдо к булочнику, и тот, выпекая хлеб, нашел ему место в печи среди двух десятков таких же блюд с мясом, которому предназначено было обжариваться и покрываться золотистой корочкой на горячих углях.

Выбрав у росшего поблизости вяза местечко, Жильбер смахнул с травы пыль клетчатым носовым платком, подстелил его, снял шляпу и уселся.

На своих соседей он не обратил никакого внимания; они же, напротив, воззрились на него.

— Какой аккуратный молодой человек! — заметила мамаша.

Девушка вспыхнула.

Она вспыхивала всякий раз, когда при ней заходила речь о каком-нибудь молодом человеке. Нынешних романистов это несомненно бы обрадовало.

Итак, мамаша заметила:

— Какой аккуратный молодой человек!

Парижская обывательница обязательно первым делом выскажется насчет какого-нибудь нравственного изъяна или достоинства обсуждаемого предмета.

Папаша обернулся.

— Красивый парнишка, — заявил он.

Девушка еще сильнее залилась румянцем.

— Он, похоже, устал, — проговорила служанка, — а ничего с собой не взял.

— Лентяй, — изрекла тетушка.

— Сударь, — обратилась мамаша к Жильберу с непринужденностью, свойственной лишь парижанкам, — вы не знаете, кареты еще далеко?

Жильбер обернулся и, увидев, что обращаются к нему, встал и поклонился.

— Какой учтивый молодой человек! — похвалила мамаша.

Девушка стала пунцовой.

— Не знаю, сударыня, — ответил Жильбер, — слышал только, что примерно в четверти лье отсюда показались клубы пыли.

— Идите к нам, сударь, — предложил папаша, — и, если вы не против…

И он указал на аппетитные яства, разложенные на траве.

Жильбер подошел. Он еще ничего не ел, и аромат был крайне соблазнителен, однако, нащупав в кармане свои не то двадцать пять, не то двадцать шесть су, он подумал, что за треть своего состояния сможет получить не менее вкусный завтрак, а брать что-нибудь от людей, которых он видит впервые в жизни, ему не хотелось.

— Благодарю, сударь, весьма вам признателен, но я уже завтракал, — ответил он.

— Послушайте, сударь, — вмешалась мамаша, — вы, как я заметила, человек предусмотрительный, но ведь отсюда вам ничего не будет видно.

— Но вам тоже ничего не будет видно, — с улыбкой отвечал Жильбер, — поскольку вы находитесь рядом со мною, — разве не так?