На руинах империи - Брайан Стейвли

– Ну да, если уж ты решила точно цитировать заповеди.

– И что все они значат? – покачала головой Бьен.

Рук замялся. На ее вопрос имелся ответ, даже десятки. Жрецы веками трудились над толкованиями, проповедями и трактатами по каждой заповеди, объясняя каждый абзац, каждую строку и каждое слово. Однако Бьен знала все это лучше него. Ей не нужно было, чтобы он оттарабанил старые толкования и объяснения. В общем-то, он был совсем не уверен, нужно ли ей от него хоть что-то. Разделявшее их узкое пространство сейчас представлялось почти непреодолимым. Руку хотелось ее утешить, обнять, ему и самому не помешала бы толика участия, но они будто хранили некую страшную тайну. Каждый знал – знал так, как другим Достойным и в голове не уложить, – чему изменил второй ради спасения жизни. Было время, Руку казалось, что это должно их сблизить. Не сблизило.

– Почему ты так смотришь? – спросила она, подняв взгляд от работы.

– Как?

– Как тогда, в храме, когда я впервые прибегла к своей силе. Как на чужую, незнакомую, будто впервые видишь.

– Ты мне не чужая, – проговорил он, гадая, правда ли это.

– Рада, что ты меня еще узнаешь, – устало обронила она. – Потому что я – нет. Не узнаю этих рук. – Она подняла ладони. – Не узнаю лица, которое отражается в бадье для умывания. Не узнаю своих снов – они теперь только о копейных выпадах, пожарах, воплях и убийствах.

– Многое изменилось.

Рук ждал, что она засмеется над таким чудовищным преуменьшением. А она просто вернулась к шитью, заговорила, не отрываясь больше от работы:

– Когда мир меняется, тем важнее сохранить веру.

– А ты ее утратила?

– Не знаю. Знаю только, что раньше меня наполняла любовь, переливалась через край. Я любила нищих, и пекарей, и юных невест с цветами в волосах. А теперь… – она протолкнула кончик иглы, подхватила его с другой стороны, – мне даже представить трудно, как это было. Кочета я точно не люблю. И эту драную Змеиную Кость. Суку эту.

– Кочет с Костью пытались нас изнасиловать.

– «Любите тех, кто несет вам хлеб, и тех, кто несет лишь бремя», – покачала она головой. – «Любите жестоких так же, как и добрых, прекрасных так же, как и чудовищных, врагов так же, как и друзей».

– Легко сказать, – возразил Рук, – пока враги не сожгли твой храм, не перебили всех, кого ты знала, и не задумали скормить тебя тварям дельты.

– И что же я тогда за жрица? Если верила, только пока верить было легко.

– Ты и теперь жрица. Тебя могут заставить сражаться, но этого не отнимут.

– Не они отняли, – угрюмо ответила Бьен. – Я отдала.

Игла, проткнув кожу наруча, впилась ей в руку. Она не вскрикнула, не выругалась, не выронила работу, а тупо уставилась на торчащую из ладони железную занозу. Когда вытащила, из прокола проступила капля крови. Она осторожно отложила рукоделье на стол и взглянула на Рука.

– Я думала, у нас с тобой будут дети.

Мир вокруг пошел колесом, как бывало в давние годы, когда занырнешь слишком глубоко, слишком надолго задержишь дыхание.

– И я.

– Я рада, что их нет.

Слова хлестнули его по лицу, но Рук заставил себя кивнуть:

– Домбанг погиб. Здесь не место растить детей.

– Не в городе дело, Рук. Не только в нем. В нас. Мы уже не те, что были.

– Чем же мы были, по-твоему?

– Жрецами. Глашатаями богини милости и света.

– Я всегда был плохим глашатаем.

– Ты был глашатаем для меня, – тихо сказала она. – Я думала: если кто-то может так любить меня, если меня любит такой, как он…

– Как он? – тихо переспросил Рук.

– Ты не был… – она взглянула ему в глаза, – обычным жрецом.

– Как и ты.

– Но мы были жрецами. – В ее глазах стояли слезы. – И дело не только в заповедях и молитвах. В сомнении мне стоило только взглянуть на тебя, увидеть твою силу, твою любовь…

– Все у тебя наоборот, – сказал он, обняв ее щеки ладонями. – Это же я вывалился из дельты. Потом меня нашла Эйра, но ты нашла меня первой.

– Теперь не то, – отстранилась Бьен.

– Конечно, не то. Наших друзей сожгли. Наш дом разрушили. Нас притащили сюда…

– Я о том, что было между нами, – отозвалась Бьен; ее взгляд держал его, как петля силков. – Я видела, как ты смотрел, когда я убила тех двоих в храме. И как смотришь теперь, когда мы с Талалом пытаемся докопаться до моего колодца.

– Нет.

– Да.

– Может, мы подвели богиню, но друг друга мы не сдали.

– Разве? – Она едва не до крови закусила губу. – Я – проклятый лич, Рук. Я твердила себе, что учусь управлять силой ради побега, но мы не сбежали. Я только для убийства ее применяла. Потому-то личей и ненавидят. Люди не зря считают нас нечистыми.

Он хотел бы обнять ее, но она так сидела – чуть отвернувшись от него, будто что-то скрывала или готовилась отскочить…

– Я тебя не ненавижу. Не считаю нечистой.

– Но это не то же самое, – вымученно улыбнулась она, – что любить или считать красивой.

Рук опешил.

– И что мне на это сказать?

– Любовь не сводится к правильным словам.

– А к чувству за словами?

– Какое же это чувство?

– Что ты замечательная, и красивая, и храбрая.

Она посмотрела на него и отвернулась.

– Не понимаю.

– Чего не понимаешь?

– До самого пожара в храме я тоже во все это верила: что я храбрая, что я красивая, что я достойная служительница богини, снискавшая ее благосклонность.

– Так и есть.

Бьен снова взялась за иглу, ткнула кончиком в засохшую ссадину на сгибе пальца.

– Теперь у меня в сердце столько ненависти, столько ярости…

Он протянул руку, бережно забрал иглу у нее из пальцев. Она отпустила, не возражая.

– Даже у Эйры есть темная сторона, – сказал Рук. – Вспомни авешей.

Если был еще способ до нее дотянуться, вернуть ее, может быть, это он.

– Даже богиня любви не может пересечь последней границы. Авеша – чудовище, пожирающее собственных детей. Каждый образ, каждая статуя Эйры показывают, как богиня с верными ей созданиями сражается с этой тварью, побеждает ее. Иногда пронзает мечом. Иногда ее волки держат чудовище в пасти…

– А если волк не собирается убивать?

Рук уставился на нее.

– Если волки, – рассуждала она, – не поедают, а несут авешей? Как носят своих волчат?

– Зачем бы Эйра стала помогать авешам? И если даже волки помогают, как насчет картин, где богиня протыкает чудовище мечом?