Шантарам - Грегори Дэвид Робертс

Я схватил левой рукой майку своего партнера за лямку, а правой колотил его по физиономии. Он, не обращая особого внимания на мои удары, вцепился обеими руками в мое горло и начал стискивать его. Я понял, что следующий глоток воздуха смогу сделать только в том случае, если прикончу громилу. С отчаянным усилием я ткнул правой рукой ему в лицо, намереваясь попасть большим пальцем в центр глаза. Но он дернул головой, и удар пришелся в край глаза, у самой височной кости. Я давил изо всех сил, пока глаз не выскочил из глазницы и не повис на своем канатике. Я хотел оторвать глаз, но его владелец сумел так далеко убрать голову, что я не мог дотянуться до него и лишь продолжал мутузить противника по лицу.

Это был крепкий орешек. Он стиснул мою шею еще сильнее. И хотя мышцы у меня были достаточно развитыми, я знал, что нигериец вполне способен придушить меня. Я полез в карман, чтобы достать пистолет и пристрелить его. В тот момент убийство не казалось мне недопустимым. Воздуха у меня в легких больше не было, в голове поплыли мандельбротовские цветные круги[121], и мне ничего не оставалось, как убить его.

В этот момент Викрам с силой обрушил тяжелый стул на лысый череп моего визави. На самом деле оглушить человека не так легко, как можно подумать, посмотрев парочку-другую кинофильмов. Если повезет, то действительно можно вывести человека из строя одним ударом, но меня неоднократно колошматили железными прутьями, разнообразными деревяшками, ногами в ботинках и кулаками, и я всего один раз потерял сознание. Викраму пришлось повторить свой номер пять раз, прежде чем нигериец согнулся пополам и рухнул на пол. Вся задняя часть его головы представляла собой кровавое месиво. Наверняка его череп был раздроблен в нескольких местах, и тем не менее человек был в сознании, хотя и грозившем покинуть его.

Нам пришлось еще полчаса потрудиться над ними, чтобы заставить их разговориться. К нам присоединился Рахим, обращавшийся к ним по-английски и на их родном языке. В их паспортах было указано, что они граждане Нигерии и прибыли в Индию в качестве туристов. Обыскав их бумажники и чемоданы, мы выяснили также, что до Бомбея они заезжали в Лагос. Постепенно раскрылось, что это гангстеры, присланные лагосскими наркодельцами, чтобы наказать меня за мошенничество, якобы совершенное мною при продаже героина и таблеток мандракса. В результате прокрученной в Бомбее аферы эти наркодельцы потеряли шестьдесят тысяч долларов. Кто-то из мошенников сказал им, что я — мозговой центр этой аферы, ответственный за пропажу их денег.

Все это наемные бандиты поведали нам, но затем заартачились, не желая признаваться, кто назвал им мое имя. Они заявили, что не могут сделать это без разрешения главаря их банды в Нигерии. Но под нашим нажимом им все-таки пришлось выдать нам эту информацию. Оказалось, что это был Маурицио Белькане.

Я вставил выдавленный мною глаз обратно в глазницу, но он не зашел до конца, и было ясно, что человек им не видит и вряд ли увидит когда-нибудь. Мы заклеили глаз скотчем, забинтовали бандиту голову и связали вместе с двумя другими. После этого я обратился к ним с напутственным словом.

— Эти люди отвезут вас в аэропорт, где вы будете ждать на автостоянке. Завтра утром есть рейс на Лагос, и вы должны вылететь этим рейсом. Мы купим билеты на ваши деньги. И усвойте, что я не имею к этому делу никакого отношения. Я понимаю, что это не ваша вина, а Маурицио, но предлагать вам свою дружбу не буду. С Маурицио я разберусь сам. Так что возвращайтесь к тому, кто вас послал, и скажите ему, что мошенник свое получит. Если же вы когда-нибудь еще сунетесь в Бомбей, то мы вас уничтожим. Понятно? Как только вы появитесь в Бомбее, вы трупы.

— Вам понятно, блин?! — не выдержал накала страстей Викрам. — Вы, блин, являетесь сюда и суете свой вонючий нос в индийские дела! Индия отныне закрыта для вас! Только попробуйте еще раз сунуться, и я собственноручно отрежу вам яйца! Вы видите мою шляпу? Вы видите это пятно, которое оставили на моей долбаной шляпе, долбоебы? Вы покусились на шляпу индийца! Если вы когда-нибудь еще попробуете нагадить индийскому парню, вам не будет пощады! И особенно если он в шляпе!

На этом я оставил их и, взяв такси, направился на новую квартиру Уллы. Если кто-нибудь и знал, где может находиться Маурицио, так это она. Горло у меня горело, я говорил с трудом. Я не мог думать ни о чем, кроме пистолета в моем кармане. Он разрастался в моих мыслях до гигантских размеров, пока рифленый узор на его рукоятке не стал таким же большим, как рисунок на коре пробкового дерева. Это был «Вальтер-Р38», один из лучших полуавтоматических пистолетов. Мысленно я послал в тело Маурицио все восемь девятимиллиметровых патронов из магазина. «Маурицио… Маурицио…» — повторял я, и в конце концов мой внутренний голос посоветовал мне избавиться от пистолета, прежде чем я встречусь с ним.

Я стал барабанить в дверь квартиры, и когда Лиза открыла мне, я без слов прошествовал мимо нее в гостиную, где нашел Уллу, сидевшую на тахте. Она плакала.

При моем появлении она подняла голову, и я увидел, что ее левый глаз распух. Было непохоже, что он распух сам по себе.

— Где Маурицио? — спросил я.

— Лин, подожди… — прорыдала она. — Модена…

— К черту Модену! Меня интересует Маурицио. Где он?

Лиза постучала пальчиком по моему плечу. Я повернулся к ней и только тут заметил, что в руке у нее большой кухонный нож. Она указала головой на двери спальни. Я посмотрел на Уллу, затем опять на Лизу. Она медленно кивнула.

Он прятался в платяном шкафу. Когда я выволок его оттуда, он стал молить о пощаде. Я схватил его сзади за ремень и потащил ко входной двери. Он стал звать на помощь, я ударил его пистолетом по лицу. Он взвыл еще громче, я ударил его еще сильнее. Когда он опять раскрыл рот, я приставил пистолет к его затылку. Он замолк.

Лиза прорычала, угрожающе размахивая кухонным ножом:

— Тебе повезло, что я не успела воткнуть его тебе в брюхо, ублюдок! Только попробуй тронуть ее еще раз, я убью тебя!

— Что ему здесь было нужно? — спросил я ее.

— Это все из-за денег. Они у Модены. Улла позвонила Маурицио…

Она замолчала, испуганная выражением, с каким я посмотрел на Уллу.

— Да, конечно, Лин, нельзя было звонить. Однако она позвонила ему и договорилась, что они все втроем встретятся здесь сегодня. Но Модена не появился. Она не знала, Лин, что Маурицио впутал тебя в это дело. Он только за минуту до твоего прихода признался нам, что назвал твое имя гангстерам из Нигерии, пытаясь избавиться от них. Он сказал, что ему нужны деньги, чтобы уехать, потому что они будут гоняться за ним, после того как разделаются с тобой. Как раз перед тем, как ты пришел, наш герой стал избивать Уллу, пытаясь выяснить, где Модена.

— Где деньги? — спросил я Уллу.

— Я не знаю, Лин! — рыдала она. — К черту деньги! Мне они на фиг не нужны. Модена стыдился того, что я работаю, но он не понимает. Лучше работать на панели, чем участвовать в этом сумасшествии. Он любит меня, да, любит. И он не виноват перед тобой в этом деле с нигерийцами, Лин, клянусь тебе! Это Маурицио придумал. Уже сколько недель все это продолжается! Так я и знала, что этим все кончится. А сегодня Модена завладел деньгами, которые украл Маурицио, и спрятал их где-то. Он сделал это ради меня. Он любит меня, Лин…

Она опять истерически разрыдалась. Я повернулся к Лизе.

— Я забираю его с собой.

— Очень хорошо, — кивнула она.

— У вас-то все нормально?

— Да, не волнуйся.

— Деньги на жизнь у вас есть?

— Есть, есть.

— Я пришлю Абдуллу, как только увижусь с ним. А вы запритесь и не впускайте никого, кроме нас, ясно?

— Все так и будет, — улыбнулась она. — Спасибо, Гилберт. Ты уже вторично приходишь на выручку.

— Забудь об этом.

— Нет уж, не забуду, — сказала она, запирая за нами дверь.

Мне хотелось бы написать, что я не стал избивать его, но, увы, не могу. Достаточно крупный и сильный, чтобы дать сдачи, он был трусом, и в том, чтобы отдубасить его, не было никакой доблести. Он даже не пытался защититься, только хныкал и умолял пощадить его. Мне хотелось бы также написать, что мною двигали только праведный гнев и законное желание отомстить ему за его гнусный поступок, но и в этом я не уверен. Даже сейчас, спустя много лет, я не могу утверждать, что во мне не говорило более глубокое, темное и менее оправданное чувство, нежели справедливое возмущение, — а именно, многолетняя ревность. И еще одна маленькая, но гадкая часть меня сыграла свою роль, подстрекая меня избить его за его красоту, а не за подлость.

С другой стороны, мне, конечно, надо было бы его убить. Когда я оставил его, окровавленного и униженного, неподалеку от больницы Святого Георгия, мой внутренний голос предупредил меня, что на этом проблемы не кончатся. Я даже подумал, стоя над его распростертым телом, не вынести ли ему смертный приговор в самом деле, но я не мог этого сделать. Меня остановило прежде всего то, что он сказал мне, прося о пощаде. Он сказал, что выдал меня нигерийским бандитам из ревности и зависти ко мне. Он завидовал моей уверенности в себе, моей физической силе, моей способности заводить друзей. И поэтому он ненавидел меня. Так что в этом мы не слишком отличались друг от друга.