Вторая любовь - Джудит Гулд

— Всем подразделениям компании «Хейл» сообщили?

— Разумеется. Мы уже всех подняли по тревоге на Карибах, во Флориде и на восточном побережье Мексики.

— Не направляется ли ураган в сторону Пуэрто-Рико? — спросила Дороти-Энн. Больше всего ее беспокоила судьба Иден Айл. Строительная площадка и ее оборудование хуже других могли бы перенести последствия урагана.

— Пока рано говорить.

— А как насчет Тихого океана? — задала следующий вопрос Дороти-Энн. — Там ничего не назревает?

— Пока нет.

— Держите меня в курсе, когда придут сводки.

— Обязательно. Но до следующей сводки по графику еще три часа, если, конечно, не произойдет ничего важного.

Дороти-Энн нажала на кнопку «конец связи» и положила трубку.

«И так каждый год», — думала она, а машина еле ползла по улице.

Многие отели из системы «Хейл» располагались в зонах, подверженных ураганам, так что она назубок знала схему действий. Первое — эвакуировать гостей. Второе — создать запас на экстренный случай — свечи, батарейки, еда в банках, вода, спички и тому подобное. Третье — спустить воду в бассейнах и занести внутрь садовую мебель. Четвертое — позаботиться о сохранности лодок и катеров. И наконец, если буря разыграется не на шутку, закрыть двери и окна, эвакуировать персонал и надеяться на лучшее.

Дороти-Энн молилась, чтобы на этот раз ураган остался в море или, на худой конец, не тронул жемчужины Карибов, золотые пляжи Мексиканского залива и Восточное побережье.

Когда Дороти-Энн вошла в свой городской дом, там никого не оказалось. Пока. Дети вернутся еще не скоро. Она знала об этом и решила воспользоваться тишиной и покоем в доме, чтобы позвонить Ханту в Калифорнию.

Женщина поднялась к себе в спальню, разделась, накинула уютный шелковый купальный халат и растянулась на постели. Устроившись поудобнее, Дороти-Энн набрала номер Ханта.

— Привет, — поздоровалась она, как только Уинслоу снял трубку. — Это я.

— Привет тебе, — последовал не очень уверенный ответ.

— Ты спал? — спросила молодая женщина, чувствуя, как на нее налетел ураган эмоций при одном звуке его голоса.

— Просто дремал. У нас появилась привычка будить друг друга, верно?

— Ой, Хант, прости, пожалуйста, извинилась она. — Я перезвоню позже. Я просто хотела узнать, как ты.

— Нет, не вешай трубку, — встревожился Хант. — Все в порядке. Мне просто захотелось, чтобы ты оказалась рядом и все время меня будила. — Теперь, казалось, он почти совсем проснулся и в голосе послышались лукавые нотки. Очень хороший признак, подумала Дороти-Энн.

— Потише, парень, потише, — рассмеялась она. — Кажется, ты и правда лучше себя чувствуешь. — Разговаривая, Дороти-Энн наматывала на палец прядь волос. Его игривый тон согревал ей душу.

— Это действительно так, Дороти-Энн. Эта физиотерапия творит чудеса. Но только отнимает все силы.

— Что говорят врачи? — поинтересовалась Дороти-Энн. — Ты хороший пациент? Как твои успехи?

— Доктор Демпси мной очень доволен, как мне кажется. Да так оно, наверное, и есть. Эти его нагрузки совершенно меня выматывают.

— Ты выполняешь все те же упражнения? — Дороти-Энн встала с кровати, подошла к туалетному столику, прижав телефонную трубку плечом. Она взяла серебряную щетку для волос с монограммой и начала причесываться, направляясь обратно к постели.

— Ты можешь поверить, что я высиживаю сорок пять минут на велотренажере? Еду в никуда, — вздохнул Хант. — Самая скучная велогонка в мире.

— Разве когда сидишь на таком тренажере нельзя читать? — спросила молодая женщина. Она лениво расчесывала волосы, наслаждаясь прикосновением щетки.

— Проклятый велосипед слишком трясется, — рассмеялся Хант. — После этого меня ждут разнообразные упражнения для ноги с привязанным к щиколотке грузом. Ты только представь себе. Я иду, а вокруг щиколоток обвивается гигантская резиновая лента.

Дороти-Энн рассмеялась.

— Звучит забавно.

— Если бы! Но знаешь что? Это срабатывает. Я уже забросил костыли и обхожусь только палкой. Очень добродушный вид получается.

— Мне бы хотелось на тебя посмотреть. — Дороти-Энн равномерно, неторопливо проводила щеткой по волосам.

— Скоро увидишь. Через пару дней я прилечу в Нью-Йорк.

— Неужели! — Глаза Дороти-Энн широко раскрылись от удивления. Она бросила щетку. По спине пробежали мурашки возбуждающего предвкушения. — А ты уверен, что тебе не слишком рано пускаться в путешествия, Хант?

— Ты не хочешь меня видеть?

— Ты же знаешь, что хочу. Просто мне не хочется, чтобы ты навредил себе. Что говорят доктора?

— А кого это волнует? — рассмеялся Хант.

— Меня, — ответила Дороти-Энн.

— Честно говоря, доктора считают это совсем неплохой идеей. Если я только сам не забуду выполнять упражнения. — Он замолчал, потом его голос упал до нежного шепота. — Не могу дождаться, когда увижу тебя, Дороти-Энн. Я люблю тебя.

— Я тоже очень хочу поскорее тебя увидеть, — отозвалась она. И прошептала: — Я тоже тебя люблю.

Они одновременно повесили трубку. Дороти-Энн снова взялась за щетку и принялась расчесывать волосы. Она глубоко задумалась, вспоминая свое путешествие в Калифорнию. Этого ей никогда не забыть.

Никогда. До конца своих дней…

Венеция сообщила ей у конюшен, что в Ханта стреляли.

Мысль о том, что она может потерять и его тоже, оказалась невыносимой. Потому что, несмотря на все ее усилия, она полюбила Ханта Уинслоу.

Полет в Калифорнию превратился в пытку.

Прилетев в Сан-Франциско, она рванулась в больницу, ту же самую больницу на Пэсифик-Хейтс, где она сама совсем недавно была пациенткой. Дороти-Энн понимала, что там наверняка собралась семья Ханта, но потребность, необходимость, увидеть его переполняла молодую женщину, так что у нее не осталось выбора. Если ей предстоит встреча с семьей Уинслоу, пусть будет так. Она постарается выглядеть просто тревожащимся другом, случайно оказавшимся в городе.

Но на счастье, в больнице никого из родственников Ханта не оказалось. Только у двери в палату стояли вооруженные охранники.

Вряд ли Дороти-Энн сможет забыть, как увидела его на госпитальной койке. Распростертое на кровати тело. Вокруг ноги — сложная конструкция. Хант выглядел беспомощнее ребенка, но так старался держаться мужественно, преуменьшить трагизм случившегося с ним.

Дороти-Энн медленно, осторожно подошла к кровати, ее бросало в дрожь от того, что ей предстояло увидеть. И только тут молодая женщина вдруг осознала, что пришла с пустыми руками, от страха позабыв обо всем на свете. Ничего не принесла с собой. Только она сама. Вот и все, что она смогла сделать.

Хант глуповато улыбнулся ей, его мозг был затуманен лекарствами.

— Привет, красавица, — поздоровался он.

— Привет, красавец, — ответила Дороти-Энн. Потом наклонилась и нежно поцеловала его в щеку.

— Ты видишь, до чего я докатился? И все ради того, чтобы ты пришла ко мне, — пошутил Уинслоу.

— О, Хант. Тсс, тебе нужно отдыхать.

— He-а, я и так все время отдыхаю. Сплю.

— У тебя что-нибудь болит? — спросила Дороти-Энн. Она подвинула стул и села поближе к нему. Пластиковое сиденье оказалось холодным и каким-то отталкивающим.

— He-а. Меня так накачали болеутоляющими, что я ничего не чувствую. — Он показал ей кнопку на гибком шланге. — Видишь, я нажимаю кнопку и автоматически получаю болеутоляющее. Мне даже не нужно звать сестру.

— Хорошо, — согласилась Дороти-Энн. Она помнила это приспособление по своему пребыванию в больнице.

Хант опустил свой аппарат и дотронулся до ее пальцев рукой. Она взяла его за руку и нежно пожала, а ее сердце переполняли тревога и любовь.

В своем чувстве к нему она больше не сомневалась. Она любит Ханта Уинслоу. И прежде, чем самолет сел в Сан-Франциско, Дороти-Энн решила не сопротивляться больше этой любви. Возможность потерять его заставила молодую женщину разобраться в своих чувствах, и все остальное, все препятствия на пути их любви отошли для нее на второй план.

Она потеряла одну настоящую любовь. Больше такое не повторится. Во всяком случае, по ее вине. Дороти-Энн приняла решение. Они с Хантом любят друг друга, и будь что будет, они останутся вместе.

Они поговорили о случившемся. Как ему повезло, что пуля пробила ногу выше колена. Хант рассказал Дороти-Энн, что им известно только, кто стрелял в него.

— Это так странно, — рассказывал Уинслоу. — Выяснилось, что этот парень — бродяга. У него греческая фамилия. Кристос какой-то там. Очень много букв «З». Не помню.

— Ты думаешь, мотивом стала политика? — спросила Дороти-Энн.

— Пока не знаю. Но что еще может быть?

— А вдруг это просто какой-нибудь сумасшедший?