Дитя среди чужих - Филип Фракасси
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Генри считает, раз он смеется над лысой головой, наверное, с ним все в порядке. Не как в прошлый раз, пожалуйста, Господи, не так.
Двери в палату раскрываются, и входит дядя Дэйв. Он выглядит более уставшим и худым, чем Генри его помнит, но счастливым. Его улыбка ясная и радостная.
За ним идет тетя Мэри, которая буквально отпихивает Дэйва, чтобы подбежать к Генри. Она прижимает голову мальчика к своей груди и начинает укачивать. Генри это нравится. Она приятно пахнет и мягкая, а еще ее блузка нежная и теплая. Внезапно на него накатывает усталость, и ему хочется снова заснуть, но на этот раз в сильных, заботливых руках тети.
– Привет, Мэри,– говорит он, его голос заглушен объятием.
Он слышит, как она плачет и шмыгает носом, пока снова и снова повторяет его имя.
– О, Генри. Мой милый Генри. Генри, я люблю тебя.
Сильная рука обхватывает его с противоположной стороны кровати. Генри мягко отстраняется от Мэри, и она неохотно опускает его голову на подушку.
– Только без плохих новостей, ладно? – просит Генри Дэйва, который смотрит на него сверху вниз с абсолютной безмятежностью человека, обретшего покой после мучительных испытаний.
– Никаких плохих новостей, сынок,– говорит он.– У тебя небольшое недоедание, парочка крошечных порезов и ушибов, несколько незначительных ожогов. Еще растяжение плеча, но врач говорит, все не так плохо. Тебя хорошенько вымыли, и, когда захочешь, тебе надо поесть твердой пищи. Совсем чуть-чуть. Пока что питание проходит вот так,– постукивает Дэйв по прозрачной трубке капельницы.
– Я и сейчас могу поесть,– говорит Генри, и это правда. При одной мысли у него сжимается и булькает в животе, а рот наполняется слюной.
– Пойду поищу медсестру,– говорит Мэри, шмыгая носом.– Принесу тебе еды, малыш.
Мэри поспешно уходит, а Дэйв отпускает руку Генри, подтаскивает к кровати пластиковый стул и садится.
– Через некоторое время, может, сегодня или завтра, с тобой захочет поговорить полиция. Они будут спрашивать о… ну, о многих вещах. Ничего? Я все это время буду здесь, и Сали тоже.
Генри морщит лоб.
– Кто такой Сали?
Брови Дэйва удивленно приподнимаются, затем до него доходит. Он смеется и качает головой.
– Боже, конечно, ты не знаешь. Видимо, я еще плохо соображаю. Он помог нам найти тебя, сынок. Работает в ФБР. Он хороший человек.
– А, хорошо,– отвечает Генри, не зная, что еще сказать или подумать. С каждой секундой он устает все больше, что расстраивает, ведь он только проснулся и очень ждет, что там ему принесет Мэри. Но он не может держать глаза открытыми, поэтому снова откидывается на подушку и позволяет себе забыться.
– Отдохни, Генри,– говорит Дэйв, и в полусонном состоянии Генри кажется, что это его отец говорит с ним у кровати, а не дядя Дэйв. Часть его знает, что это неправда, что его отца больше нет – теперь он ушел навсегда,– но он позволяет этой мысли задержаться еще на мгновение, ведь так приятно думать, что папа все еще рядом, даже если это ложь самому себе.
«С другой стороны,– думает он, прежде чем впасть в беспамятство целебного сна, о котором отчаянно просит тело,– думаю, неважно, папа это или дядя Дэйв, ведь там тот, кто меня любит, и этого достаточно».
При этой мысли Генри улыбается и засыпает, даже не почувствовав запаха порции риса с курицей, которую Мэри приносит и ставит на ближайший стол, где еда остается остывать.
2
Сали картинно сидит за своим столом, высоко задрав молчаливые ботинки на угол, стул откинут так далеко, что упирается в окна, протянувшиеся от пола до потолка его маленького кабинета. Как и всегда после завершения дела, агент прокручивает в уме все от начала до конца. После отчета, официального отчета, он любит несколько дней размышлять о том, что мог сделать иначе; может, даже лучше. А еще ему нравится перепроверять все выводы, чувствовать уверенность в их точности.
«Всегда можно сделать лучше» – вот его девиз в конце каждого дела, когда он передает данные офисным сотрудникам, иногда в серьезном тоне, когда дело прошло плохо, а иногда, когда все хорошо, сардонически и легкомысленно, противореча правде высказывания. Именно последним тоном он говорит эту фразу после дела Генри Торна. Легкомысленно, но все же правдиво.
Как только пожар в доме потушили, а окружающий лес спасли, команды агентов из разных отделений ФБР и местных органов приступили к методичному выяснению того, что именно произошло за дни плена Генри Торна. Некоторые выводы были безумными, без этого никуда.
Как бы то ни было, тела нашли и опознали.
Пит Скалера. Дженни Лэниган. Грег Лэниган. Лиам Джонс. Джим Кэди. Все мертвы и, за исключением Джонса, сожжены дотла, от преступников остались лишь разбросанные кости и обугленные черепа с почерневшими, вечно оскаленными зубами. Причину смерти определить было сложно, учитывая такое состояние. Никого не застрелили, не избили тупыми предметами и ничего из того, что можно было бы найти на оставшихся костях.
Все остальные скелеты, найденные в сгоревшем доме, отнесли к останкам животных и изъяли из рапорта.
Разумеется, все это было на бумаге. Главной темой – в том числе и сплетен в коридорах и кафетериях,– были теории о том, что, черт возьми, случилось с тем существом.
Обломки сарая тщательно расчистили, подготовили много оружия на тот случай, если эта тварь – предположительно мертвая,– решила вылезти на последнем издыхании, как в фильмах ужасов, именно в тот момент, когда окружающие ожидали этого меньше всего. Когда уже убедились, что она мертва.
Но в итоге – сюрприз – никакого существа. И это послужило поводом для интересной дискуссии. Совместно с членами спасательной команды была придумана история – история, в которой ничего не говорилось о странном семифутовом существе, не поддающемся классификации, которое выпрыгнуло из горящего дома с ребенком на руках, разорвало когтями тело Лиама Джонса в клочья, получило две пули из мощной снайперской винтовки и все равно сбежало (на восьми конечностях, вообще-то!) в сарай, чтобы спрятаться и, предположительно, умереть.
Никакого упоминания о том, почему все открыли огонь, выпустив более сотни пуль по тому, что, по отчету, было лишь пустым горящим сараем.
Никакого упоминания о свежевырытой яме почти двух футов в диаметре. О яме, которая вела вниз, глубже и глубже, а потом слегка изогнулась
