Пролог - Николай Яковлевич Олейник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— С ним можно вести переговоры об издании книги, — добавил Пиз.
— Без издателей мы ничто, — сказал Степняк. — Я охотно встречусь с ним.
— Мы его обязательно разыщем.
После обеда и дружеской беседы, занявших несколько часов, они проводили Пиза на вокзал, а сами поехали осматривать городок. Гейдсхед ничем не примечателен, без каких-либо особенных зданий и памятников старины; тихий, летом, видимо, зеленый, от холодных северо-западных ветров защищен отрогами Пеннинских гор, откуда и берет свое начало небольшая извилистая река Утр. Сейчас речка была скована льдом...
Единственное, что привлекло внимание Степняка, это берега — крутые, каменистые, поросшие какими-то карликовыми деревцами, чудом державшимися на граните.
— Мистер Уотсон, — спросил Сергей Михайлович, — а почему бы вам не переехать куда-нибудь в центр, хотя бы и в Лондон? Я слышал о вас много лестного, вы могли бы сделать карьеру позначительнее.
Уотсон спокойно выслушал, по-дружески взял Степняка под руку.
— Каждая птица имеет свое гнездо, дорогой Сергиус, — ответил он. — Я шотландец, здесь витает дух моих предков. Лондон большой, хороший, но в нем нет и уже никогда не будет того, чем богат Гейдсхед. — Он слегка сжал локоть Сергея и добавил: — Вы понимаете, о чем я говорю? — Затем устремил взгляд на вершины гор, которые едва угадывались за легкой снежной дымкой. — К тому же я альпинист, — улыбнулся Уотсон. — Если вам известно, что это такое, то, надеюсь, ответ будет понятен.
Сергей Михайлович окинул быстрым взглядом собеседника, в котором нельзя было не заметить подтянутости.
— Если меня что-то и связывало с альпинизмом, с горами, — сказал в шутку Степняк, — то это побеги. Швейцария, Балканы... Везде горы и горы. Среди них мы прятались, по ним бежали из одной страны в другую.
— Завидую, — сказал Уотсон.
— Мне разве можно завидовать? — удивился Степняк.
— Именно вам. Летами мы приблизительно одинаковы, а я и половины не испытал того, что вы. И вы еще говорите — не восхищаться такой жизнью, такой биографией. Вы ведь настоящий герой, мистер Степняк!.. Да... Вам не холодно? — спросил он. — Я приспособился к нашей промозглой зиме, а вы с непривычки можете и простудиться. Не лучше ли нам прекратить прогулку и отправиться домой?
— Нет, нет, — возразил Степняк. — Мне не холодно.
— Мы могли бы взять закрытый кэб, — сказал Уотсон, — но из него вы ничего не увидите.
— Я так мало бываю на воздухе, что хожу пешком с удовольствием, — проговорил Сергей Михайлович. — Однако погодка... пожалуй, возьмем кэб.
— Мистер Пиз говорил, что вы заканчиваете большой роман. О чем он?
— Все о том же. Хочу раскрыть нигилизм через внутренний мир человека. До сих пор меня критиковали, что мои профили революционеров иконописные, чересчур оторванные от земной жизни.
— Вы имеете в виду «Подпольную Россию»?
— Да, и некоторые другие вещи, более поздние. Возможно, критики имеют некоторые основания. Тогда я писал по свежим следам событий.
Кабриолет ехал по набережной, резкий ветер обжигал лицо, и Степняк невольно отворачивался, прикрывал грудь отворотами пальто. Вскоре они оказались среди строений, где порывы ветра были слабее.
— Расскажите мне, мистер Уотсон, о Бернсе, своем земляке, — попросил Сергей Михайлович.
Уотсон на какое-то время задумался, а потом сказал:
— Бернс — это явление. И знаете, что меня в нем поражает, заставляет перед ним преклоняться? Происхождение. Его простое, крестьянское происхождение. Диво дивное! Обычный мальчик, бедняк бедняком, а какая сила! И откуда!
— От природы, видимо, — сказал Степняк.
— Вот-вот, — подхватил Роберт Спенс, — от природы, от природы. Земля наделила его и талантом, и, главное, пониманием, что он талант. Немало одаренных людей погибло только потому, что не ценили своего дара, разменивали его, пренебрегали им, а Бернс берег эту искру всю жизнь. Бывал голодным, несчастным, но всеми силами берег. И сберег.
Уотсон умолк, и Степняк, воспользовавшись паузой, добавил:
— У нашего народа тоже есть такой гений — Тарас Шевченко, сын крепостного крестьянина. Он через всю свою многотрудную жизнь пронес любовь к простым людям, никогда не кривил душой. Царь его отдал в солдаты, запретил писать и рисовать, но поэт делал свое дело.
— У гениев, как и у народов, судьбы похожи, — проговорил задумчиво Уотсон.
После короткого отдыха в Гейдсхеде, знакомства с городом, после интересных бесед в семье Уотсонов Степняк отправился далее, в глубь Шотландии. Условились, что на обратном пути снова заедет к Уотсонам, расскажет о своих впечатлениях и выступит в Ньюкасле.
Поездка заняла более месяца, Сергей Михайлович побывал в Абердине — самом далеком городе на побережье Шотландии, стоящем на небольшой речке Дон (чудеса! мир действительно тесен), посетил центр текстильщиков — Глазго, наконец, Эдинбург — столицу воспетого поэтами северного края. Природа Шотландии, ее горы, многочисленные озера, извилистые быстрые речушки пленили его, встречи с людьми оставили незабываемое впечатление. С каким вниманием слушали его портовики, ткачи, шахтеры! Будто бы то, о чем он говорил, касалось их непосредственно, было содержанием их жизни, труда, ежедневных хлопот. Далекая заморская империя, раскинувшая свои владения на тысячи и тысячи миль, и маленькая, стиснутая горами, изрезанная речушками Шотландия. Что общего у них? Что вынуждает их, извечных скотоводов, мореходов, прислушиваться к грохоту взрывов, происходящих в далеком Петербурге или Киеве, переживать за судьбы волжан или жителей Придненпровья, которых они никогда не видели и не увидят, преклоняться перед мужеством Перовской, Желябова, Лизогуба, Осинского?..
Он обносился в постоянных этих поездках, одежда его требовала чистки, ремонта, и за это дело с первого же дня его возвращения в Ньюкасл взялась Марджори, жена Эдуарда Пиза. Сергей Михайлович возражал, смущался, но они все же вынудили его переодеться в одежды Пиза, посидеть дома, пока все устроится.
— Не могу я выпустить вас таким, — заявила Марджори. — Вас будет слушать весь Ньюкасл, весь город соберется, чтобы посмотреть на прославленного нигилиста.
— Марджори правду говорит, — поддержал жену Эдуард. —
