Последний роман - Владимир Лорченков

А пока Малыш в древней Ликии. Малыш переплывает на байдарке долину, в которую когда-то спустилось море — Молдавия в миниатюре, некстати думает он, — и провожает американских туристов в рыбный ресторан на набережной. Собаки лают. Десятки кошек трутся о ноги столов и посетителей, за запотевшим стеклом холодильника, — словно в бобруйском магазинчике восьмидесятых- свиная голова — валяется свежая рыба. Выбирайте, прошу вас. Рыбки играют у пристани. Жизнь во всей ее полноте. У ресторана покачиваются яхты, на одной дымится жаровня, гости едят прямо на воде. Через залив, накрывший старинный город, отлично видный с поверхности воды в солнечную погода — а солнечная погода здесь всегда, господа, — виден старинный римский храм. Расколот молнией. Малыш снимает жилет, сдает владельцу байдарок, сушит на Солнце голову, — показывал, как нужно вести себя, если байдарка перевернется. Вымок. Пьет кислое молоко, заедает хлебом, болтает ногами. Солнце припекает. Трудно поверить, но это декабрь. Малыш гуляет немножко, провожает группу, после того, как ее ощипали продавцы сувениров, — в Стамбуле то же самое дешевле раза в два, — и возвращается к себе. Он живет в памятнике. Домику четыреста лет, это архитектурная достопримечательность, но здесь все — памятник и ценность, — так что хозяин сдает Малышу две комнаты. Живет по-царски. Малыш нежится в море, регулярно ныряет, и любуется котиками, отдыхающими на обратной стороне перешейка между морем и заливом. Невероятно. Глазам своим не поверил, думал, турецкий проводник, как обычно, — восток, дело тонкое, думает Малыш спусти тридцать лет после премьеры фильма про Петруху, — преувеличивает, врет. Там отдыхают морские котики. Ты уверен? Клянусь своей семьей. Стало быть, не очень уверен. Так что Малыш, когда только еще приехал в Кеково и нашел квартиру, во второй свой вечер здесь переплыл залив, — три километра для него пустяки, — и вышел из воды, словно Посейдон какой. Пустой берег. Расколотый молнией храм. Ровно надвое. Почерневший мрамор, груда камней у подножия, прозрачная вода, и Малыш рад, что он на мелководье. Плыть над трехкилометровой прозрачной глубиной, — между ним и затонувшим городом словно бы и нет воды, такая она прозрачная — было странно. Проводник не врал. На обратной стороне перешейка лежали темные фигуры, купальщики, подумал, сопротивляясь последний раз, Малыш. Нет, котики. Влажные, блестящие, усатые торпеды. Лежали, глядели в сторону безбрежного — это только кажется, Средиземное не очень большое, — моря, ничего не боялись. Они здесь под охраной. Малыш глядит на них, и ему щемит сердце, почему бы это. Вечереет. Так что Малыш, постояв еще немного на груде камней посреди перешейка, — каких-то сорок-пятьдесят метров, и полюбовавшись на стадо котиков на валунах, тихонько идет назад. Плывет, уже дольше, обратно. Смотрит телевизор. В Молдавии состоялись выборы, победили коммунисты, растерянное лицо их вождя, Воронина, показывают все телеканалы мира, коммунисты, 2001 год, это же экзотика. Малыш засыпает. Малыш просыпается, гуляет по Кашу, знакомится с инструкторами по дайвингу, с прокладчиками маршрутов, с бездельниками всей Западной Европы, которые живут здесь по полгода, и Малыш очень скоро узнает почему. Здесь рай. Малыш водит группы. Малыш спасает утопающих. Малыш учит веснушчатых австралийских туристок проходить на байдарке сложный — как им кажется — маршрут между камней, тут и там натыканных в уголке залива. Малыш пишет книги. Вернее, книгу. Малыш разбирает записи Дедушки Четвертого — единственное не нужное, что взял с собой из Молдавии. Это что-то вроде истории семьи, и Малыш, хохоча, узнает, что у Дедушки Четвертого было еще две семьи, одна в Оргееве, и одна в Бендерах — и это помимо кишиневской, — и семеро незаконных детей. Ай да старик. Малыш решает, — на всякий случай, — свои дневники сжечь, что и делает после первого года своего пребывания в Каше. Разводит ими костер, на котором туристам поджарят рыбку. Дедушка Четвертый откровенен. Воспоминания начинаются фразой «я дважды похоронил своего отца». Много красивостей. Куда же в воспоминаниях бессарабского интеллигента без красивостей, сплевывает рыбную косточку Малыш. Я познал ад. Ад следовал за ними. Крылья ночи. Мрак ужаса. Кошмар отчаяния. О, лицемеры, — вопиет Малыш в ярости, — стараясь забыть свою убогую несчастную, проклятую им родину как можно скорее. По телевизору про Молдавию ничего. Ну, разве что в 2002 году покажут сюжет по «Евроньюс», и там какой-то чиновник из Брюсселя станет утверждать, что в Тирасполе производится атомное оружие. Малыш смеется. Я никогда не любил свою жену, пишет Дедушка Четвертый, — но всегда был к ней почтителен и уважал ее, как мать моих детей. Малыш морщится. Бабушка Четвертая на похоронах выла. Я всегда с прохладцей относился к своим внукам, — сыновьям моей дочери, — пишет Дедушка Четвертый, и Малыш пожимает плечами, что же тут нового, он это всегда чувствовал. Зато я обожал младшего сына. Он далекой пойдет, он гений, я думаю, ему передались мои способности литератора, которые я безбожно растратил на канцелярщину в Союзе Писателей, самонадеянно пишет бездарный — на взгляд Малыша — Дедушка Четвертый. Младший самый способный… Это написано в 1988 году, и очень скоро Дедушка Четвертый станет диабетическим овощем, и не увидит, что его младший сын сопьется, так и не закончив автодорожный колледж. Из него даже механика не получилось. Малыш переплывает залив. Глядит на котиков. Старый чертов кретин. Я — твой наследник. Как бы этого мне не хотелось, как, впрочем, — я уверен, — этого не хочется и тебе, думает Малыш, подняв лицо к небу. Котики играют. Малышу приходит в голову шальная мысль в следующий раз принести им мяч, но он не знает, как на это посмотрит местный государственный смотритель за природным балансом. Днем валуны пустуют. Малыш знает точно. Он водит через этот залив флотилию байдарок за собой три раза в неделю, и слушает, как туристы смеются и восторгаются, выбираясь на берег, и поднимается перед ними по горке камней, чтобы показать вид на валуны и море. Там отдыхают котики. На Средиземном море?! Туристы смеются, они уверены, что Малыш преувеличивает, все турки такие, а смуглый бородатый Малыш и правда очень похож на турка, местные даже с ним по-турецки заговаривают. Вечером котики возвращаются. Малыш плавает к ним каждый вечер. Шесть километров. Получается, отличная тренировка. Большой спортивный класс Малыша, как и его семья, развеян по ветру, из тридцати человек уже трое умерли, а двадцать семь — за пределами Молдавии. Даже он. Малыш думает о Молдавии как о кладбище слонов, месте, которое, без сомнения, есть, но которого никто не видел. Кроме умирающих слонов. Мама Вторая изредка пишет, присматривает за Бабушкой Четвертой, с братом созваниваются почти каждый вечер — его голос, да котики, вся компания Малыша. С бывшими женами не общается. Время от времени в Москве выходят книги, написанные им в те горячечные пять лет, что валялся пьяным на кроватях в самых разных комнатах Кишинева. Малышу все равно. Чего я хочу, думает он, выходя из воды на пустынный пляж, с обратной стороны которого глядят в море котики. Свободы. Что такое свобода, спрашивает себя Малыш, — не удержавшийся, и бросивший в котиков мяч, — на которой они, вопреки всем ожиданиям, внимания не обратили. Но и не испугались. К этому человеку они привыкли — Малыш да смотритель, вот единственные, кого они подпускают близко. Мяч несъедобный. Молдавию изредка показывают в новостях — исключительно в разделе «восточноевропейские новости», так что Малыш более-менее в курсе происходящих там событий. Коммунисты победили, демократы проиграли, коммунисты проиграли, коммунисты победили. Коммунисты стали демократами, демократы вступили в коммунисты, потом снова поменялись. Бессарабские проститутки. Народ бежит. Жить все хуже. Мама Вторая остается, ей все равно, Папа Второй с приятелями из России организовал общий бизнес, бывшие военные держатся крепко, держатся вместе, зарабатывает неплохо. Много ездит. Малыш изредка с ним созванивается, отец с сыном разговаривают неловко. Каждый вечер Малыш начинает заплыв, плывет аккуратно, держит темп, — если ветра нет, на дорогу уходит всего час. С ветром два. Стало ритуалом. Малыш уже различает улицы древнего города, лежащего под ним. Различает котиков. Ходит степенно. Время здесь медленное. Малыш не спеша читает воспоминания Дедушки Четвертого и зачем-то начинает писать. Тоже медленно. Это очень нетипично для Малыша, раньше писавшего торопливо, ухваткой — так, как ел его вечно спешащий отец-офицер. Да и жил так. Сейчас Малыш, — завороженный застывшим Средиземноморьем, — никуда не спешит. Живет себе. Что делать с книгой — не знает. Суну под кровать, и, когда умру, ее найдет кто-то из внуков, если, конечно, они у меня будут. Светлый солнечный диск исчезает в воде, и Малыш понимает, что плыть обратно придется ночью. Лучше заночевать здесь. Это не проблема, здесь всегда тепло и благодать, здесь рай, искренне считает Малыш. Котики пошлепывают телом о камни, сползают к воде освежиться. А то и соскальзывают. Сидит до утра под расколотой аркой, обхватив колени руками, думает. Вспоминает год. Две тысячи девятый. Утром Малыш приветствует тот самый диск, словно подновленный чрезмерно соленой — не то в Ледовитом океане — водой, и потому ослепительно яркий. Малыш очнулся. Он здесь вот уже семь лет, вспоминает он. Он десять тысяч раз проплыл залив, отделяющий городок Каш от перешейка, за которым начинается Море. Бесчестное количество раз видели его выходящим из воды орлы и скалы, разрушенный храм и валуны, древнее этого храма. Рожденный водой. Сын Афродиты. Он уже ликийское божество. Он уже котик. Малыш, взглянув последний раз на море и Солнце, поворачивается, чтобы, наконец, уйти по-настоящему. Не вернувшись. Вечереет, а завтра рано вставать, до аэропорта Анталии два часа езды. Прощайся. Малыш и прощается. Чайка кричит, море хлопает о камни, и Малыш, обернувшись последний раз, видит силуэт котика на валуне. Поднялся к небу. На носу мяч.