Сталин: тайны власти. - Юрий Жуков

Расчет Маленкова, если он был таковым, не оправдался — ему не позволили собрать пленум для осуждения культа личности. Кто именно — сегодня установить невозможно. Пока допустимо лишь предположение. Среди сторонников Маленкова почти наверняка находились П.Н. Поспелов, Н.Н. Шаталин, М.З. Сабуров, М.Г. Первухин. Противниками могли оказаться М.А. Суслов. Л.П. Берия, В.М. Молотов, К.Е. Ворошилов. Л.М. Каганович, А.И. Микоян, Н.А. Булганин, Н.С. Хрущев — все либо большинство из них.

Хотя предложение Маленкова и отвергли, но недостаточно решительно, и он смог продолжить «тихую», «ползучую» десталинизацию. 22 апреля «Правда» опубликовала традиционные, привычные, малозначащие для непосвященных «Призывы ЦК КПСС к 1 Мая» — в общем, заурядный пропагандистский документ, в котором на сей раз содержалось нечто неожиданное для партфункционеров. Имя Сталина в нем вновь не упоминалось. А две недели спустя новая идеологическая линия обрела более явное выражение в закрытом постановлении Президиума ЦК от 9 мая, «Об оформлении колонн демонстрантов и зданий…». В нем требовалось невероятное — полный отказ от использования во время праздников портретов. Чьих бы то ни было — и живых лидеров, и мертвых вождей. Два месяца спустя Президиум, испугавшись содеянного, отменил это решение.

Глава 23

Совершенно иначе, поначалу келейно, незаметно постороннему взгляду, Маленков готовил осуществление второй составляющей своего экономического плана — переориентацию производства с военной на мирную продукцию. О предстоящей конверсии, ее масштабах до середины лета практически знали только те, кто был связан с предварительными расчетами по отраслям и заводам, сведением их в народнохозяйственный план и бюджет. Но вызывалась такая скрытность, отсутствие даже намека в сообщениях радио и газет, в выступлениях «ответственных товарищей» отнюдь не традиционным стремлением соблюсти тайну вообще, боязнью раньше времени поведать о том, что еще только предстояло конкретно сделать, а иным.

При решении не внешнеполитической, а сугубо экономической проблемы у Маленкова союзников в узком руководстве быть не могло. Ни Берия, ни Булганин не могли допустить умаления роли оборонной промышленности, уже включавшей ядерную и ракетную, сокращения всегда неограниченных ассигнований на вооружение и армию. Их откровенно поддерживал и Зверев, представивший 11 апреля 1953 г. второй вариант бюджета, в котором только открытые военные расходы составляли 24,8 процента[1].

Сохранение гонки вооружений даже в таких размерах на деле могло означать лишь одно — сознательный отказ от завершения восстановления народного хозяйства, давно назревшей модернизации как в текущей, так и в следующей пятилетках. А ведь приходилось учитывать еще и другие, секретные статьи бюджета: неизбежные расходы на содержание внутренних и пограничных войск, по программам создания водородной бомбы, баллистических ракет Р-5 и Р-11, что составляло также около трети всех годовых ассигнований. Столь явно непосильное для страны бремя неуклонно приближало если не полный крах, то, по меньшей мере, длительную отсрочку надежд народа на улучшение жизни.

И все же при сохранявшейся открытой конфронтации двух блоков нечего было и думать о поддержке или просто одобрении со стороны Президиума и пленума ЦК смены курса внутренней политики, реформ и конверсии. Узкому руководству — людям, страдающим синдромом 1941-го года, пораженным острой ксенофобией, выражавшейся в вульгарной трактовке борьбы социализма и капитализма, прежде всего следовало предъявить неоспоримые свидетельства разрядки — например, мир в Корее. Доказать, что разрядка приобрела необратимый ход, и только потом заводить разговор о сокращении военных расходов.

Потому-то Маленкову и пришлось поначалу применить не отличавшуюся оригинальностью, старую, не раз испытанную в кулуарах Кремля тактику, внешне выглядевшую как очередная, тривиальная реорганизация системы управления, а в действительности означавшую децентрализацию военно-промышленного комплекса.

Еще в первой половине марта Маленков, настояв на ликвидации отраслевых бюро при Совмине, сумел разделить контроль над ВПК между «ястребом» Берия и «голубями» Первухиным, Сабуровым, Малышевым, а также пока не игравшим самостоятельной роли Д.Ф. Устиновым. Следующим шагом на пути перехода к конверсии стало постановление Совета Министров СССР «О расширении прав министров СССР», принятое 11 апреля. С необходимостью его подготовки члены узкого руководства согласились на мартовском пленуме, скорее всего, потому, что полагали — оно распространится и на них самих, и на возглавляемые ими ведомства. Однако это постановление, ставшее, как и многие ему подобные нормативные акты, закрытым, не подлежащим огласке, оказалось весьма ограниченным по применению. Значительной самостоятельностью были наделены далеко не все министры СССР, а только те, кто непосредственно руководил промышленностью, строительством, транспортом — Сабуров, Малышев, Первухин, Устинов, немногие другие. Именно они освобождались от необходимости согласовывать или утверждать значительный круг повседневных вопросов на самом высшем уровне: в Президиуме Совета Министров, то есть у Берия, Молотова, Булганина, Кагановича; в ЦК — у Хрущева через соответствующие отделы, занимавшиеся не только кадрами, но и контролем за выполнением предприятиями производственных планов.

Постановление от 11 апреля предоставило министрам СССР право: 1) утверждать структуру и штаты административно-управленческого аппарата как самих министерств, так и подведомственных предприятий и строек; 2) изменять ставки зарплаты и тарифные сетки, вводить в необходимых случаях прогрессивную или повременно-премиальную систему оплаты труда, переводить предприятия в более высокую по оплате группу; 3) утверждать или изменять проектные задания, сметно-финансовые расчеты, капиталовложения по отдельным стройкам, годовые планы ввода в действие или ремонта оборудования; 4) перераспределять между предприятиями свободные оборотные средства или их излишки, изменять годовые ассигнования, переводить кредиты из статьи в статью; 5) изменять номенклатуру продукции.

И все же если бы постановление ограничивалось только такими вопросами, оно ни в малейшей степени не изменило бы обветшалую, давно изжившую себя систему управления народным хозяйством. Ту систему, которая сложилась в годы первой пятилетки и поначалу годилась для руководства отраслями, имевшими по два-три завода или комбината, пять-шесть строек. Сохранись без каких-либо изменений самое существенное — решение всех без исключения вопросов не там, где они возникали, а только в центре, в Москве, хотя и на относительно более низком уровне, постановление на деле реанимировало бы консервативно-бюрократический механизм, приобретавший все более деструктивный характер. Более того, оно усилило бы и без того полную зависимость предприятий от далеко не бесспорных знаний и опыта полутора десятка министров, усугубило бы порочный стиль руководства, вот уже четверть века сводившийся к одному: «План любой ценой! И непременно досрочно!»

К счастью, этого не произошло. Постановление от 11 апреля содержало пункты, которые наделяли некоторыми правами и директорский корпус, разрешали ему то, что прежде не просто запрещалось, а преследовалось в уголовном порядке: продавать, покупать или безвозмездно передавать, получать излишки нефондированных материалов, демонтированное оборудование, сами фонды[2]. Даже такое, незначительное послабление, как вскоре показала жизнь, развязало хозяйственникам руки и должно было рано или поздно подорвать основы старой управленческой системы. Появлялась надежда, что этим реформы не ограничатся и завершатся они тогда, когда основой государственной экономической структуры станут не министерства и главки, а предприятия либо тресты.

Подтверждением таких оптимистических прогнозов выглядела и начавшаяся в мае новая перестройка всего два месяца назад реорганизованных министерств. На этот раз требовалось упростить организацию их центральных аппаратов и весьма значительно сократить штаты — от 12 процентов в Минфине до 41 процента в Мингосконтроле[3]. Свидетельством кардинальных перемен стали и реформы в республиках. Еще в конце марта укрупнение министерств началось в Азербайджане. С 4 мая оно распространилось на Казахстан, РСФСР, Украину, Киргизию, Латвию, а завершилось к середине июня. Одновременно, с 22 апреля по 28 мая, в небольших по территории Эстонии, Латвии, Литве, Грузии, Татарии и Башкирии ликвидировали областное деление, введенное два года назад.

Реформа, нараставшая с каждым месяцем как снежный ком, начала все более отчетливо приобретать черты целенаправленной борьбы с бюрократией. Уже на своем первом, начальном этапе она позволила высвободить из управленческих структур более ста тысяч человек, основную часть которых предполагалось направить на производство — на заводы, фабрики, стройки, в совхозы и колхозы. Она нанесла ощутимый удар и по положению, престижу чиновников. Ведь большинство из них понизили в должности, лишили огромных зарплат, различного рода привилегий — телефонов правительственной связи («вертушек»), персональных машин, специальных поликлиник и «столовых» (в которых они покупали дефицитные продукты самого высокого качества по якобы себестоимости, то есть чуть ли не задаром), наконец, негласного весьма существенного дополнения к зарплате — временного денежного довольствия, или, в просторечии, «конверта».