Полихромный ноктюрн - Ислав Доре
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да, не можем. Цена слишком высока, — тихо подтвердила Канарейка.
— Я вытащу нас от сюда. И когда мы выберемся… не подойду к лошадям. Нет, спасибо. Если бы она не сбрендила, мы ехали бы сейчас на карете и пили чай, оттопыривая мизинчик.
— Непросто тебе будет без них, — хоть она и не видела всего происходящего в текущий момент, но поняла, что его голос пропитался абсолютной безнадёжностью. До случая в борделе Мышиного узла никогда ранее не замечала за ним подобного упадничества. А сейчас всё было куда хуже.
— Ничего, обойдусь. Буду ездить на осле или ходить пешком. Нет, на своих двух тоже не буду…им нужно лун шесть отдыхать после такого броска…
— Грегор, скажи, почему Вальдер…
— Я не знаю почему. Это Рамдверт сказал… вот у него и спросишь… когда оклемается. Да и не до этого сейчас. Лучше скажи мне, как он? Он же вышел против Анстар- мать его — йовая! Какого хиракотерия оно вообще вылезло…
— Очень плохо — очень, но всё ещё дышит. Нужно спешить к перекрёстку.
— Правда? Канарейка, у меня только две ноги и две руки. Я делаю всё, что могу.
Угнетатель здравого рассудка за спиной дарил чувство тревоги, вселял предчувствие нападения хищника, затаившегося в воде. Грегор медленно обернулся в сторону того, от чего так неудержимо пытался отдалиться. От места, в котором привычный мир и его законы стали беспомощной жертвой ужасного секрета первозданного порядка. Так называемая Саккумбиева ночь указал физическим константам их истинное место в иерархии реальности. Они были низведены до значимости мнений людей для далёких огней чёрного озера Мундус.
Превозмогавший обвёл глазами контуры мрака, таившего в себе куда больше, чем способен распознать человеческий глаз. Внимание уцепилось за фигуру с немыслимой наружностью, и не смело перекинуться на что-то иное. Будто оказалось под влиянием гибридного воздействия гипноза смертоносного любопытства. Подобному тому, под какой попадает юный исследователь оказавшейся возле трясины; авантюрист стоит, размышляет, взвешивает все за и против. Тут вроде бы здравый смысл возобладал, но всё же поддаётся манящему зову любопытства. Позабыв про все столпы самосохранения, использует для замера дна не какую-нибудь подходящую палку, а собственное тело. В самом низу, в топком кулаке, образовывались сложные узлы из переплетающихся мыслей, что водными нитями заводили в лабиринт без стен. В него так легко угодить, так и не поняв этого. Бесконечно, длинной в оставшуюся жизнь, блуждать по тёмным коридорам представлений своего разума. Так и не успев понять, что зубастая пасть последствий бездействия уже захлопнулась. Как глубоководная рыба, которая, не успев ускользнуть от хищника, вынуждена заплатить за неосторожность своим телом, и пустить голову в свободное падение в бездну, устремляя пустой взгляд в неизвестность.
Раздался пронзающий тьму и пробуждающий голос:
— Грегор! Это он идёт за нами? — спросила смертельно утомлённая, терявшая сознание участница терцета.
Джентльмен вернулся из ниоткуда, осознал бездействие. Словно протрезвел и бросил: — Нет, это не он, но я видел. Это что-то другое. Только бы не Яжма…
— Тайлер догонит нас. Я уверенна в этом, — подбодрила она.
— Конечно, догонит. У него нет выбора. Я уверен… он не хочет, чтобы я его из-под земли доставал, — его ответ не был услышан, кровавый донор провалилась в яму беспамятства.
Крепкий корпус башни с ярким пламенем на самом верху пустил трещины, Маяк разума не выдерживал ударов бушующего шторма. Заточённый внутри узник тарабанил в дверь, мечтал снова выбраться из своей тюрьмы. Днарвел вновь заговорил, но не громко, почти осторожно, простил снять замки, убрать цепи. Умбра знал, что его не выпустят, ведь Рамдверт сейчас был совершенно беспомощным, захоти он убить его, но всё же не замолкал.
В это же самое время память не оставляла попытки изобразить то существо, которое шло попятам. Она бросала вспышки ведений прямо перед лицом. Антропоморфное чудовище отравленного ума отдалённо напоминало высокую женщину, высушенную огромными гнойными наростами ярко- красного цвета. Пульсировали, дышали, скрывали содержимое, но чётко обозначали присутствие чего-то внутри. Через стенки коконов проступали кусающие челюсти тех, кого не должен прикасаться солнечный свет, показывая их облик смотрящим глазам. Наряд порождения деформации был ещё более не уместным, чем оно само. Краски отсутствия света показывали признаки обыкновенного платья, ритуального платья. Обычно его появление служило предзнаменованием того, что будет дано обещание способное изменить многое.
Существо двигалось нелепо, как если совершало свои первые шаги. В чём напоминало испуганное копытное животное, что случайно вышло на лёд замёрзшей реки. Преодолев череду удачных и менее удачных попыток, оно всё равно имеет шанс выбраться из скользкой западни и добраться до берега. Так же и преследователь приспособиться к физиологии, ускорит прерывистое движение к своему «берегу в колпаке».
— Не уходите. Не бросайте меня! — прогудело оно.
25. Трупоед. Зерно Хористов. Амальгама
Здешние охотничьи угодья славились обилием добычи, но изобилие постепенно угасало, разномастные охотники денно и нощно выслеживали свою добычу, совсем не зная меры, нагружали телеги будущими тушами; ни одна белка не насобирает столько желудей. Местные животные, как и в любом другом месте, служили источником пищи. Имели место такие случаи, когда мясо не было первоцелью — всё ради голов, всё ради пополнения почётной коллекции на стене. Быть утешением самомнения двуногой разбалованной саранчи — вот их участь. Так называемы ценители смотрели в пустые, почти пуговичные глаза, и вдруг их нутро наполнялось восторгом. А как иначе они могли почувствовать себя живыми?
Леса иногда казались пустыми, покинутыми даже кровососущими насекомыми. Такова монотонность будничных дней под кроной безразлично скучающих деревьев. Там тосковала сама тишина. В ночи меж старых гигантов тихо пробегал скрип перетертых верёвок. Пробуждавшее страх у всякого воришки звучание поселилось и в руинах усадьбы на холме неподалёку. Невидимый житель был не одинок. Компанию ему составлял грохот старой двери, что из стороны в сторону мотылял ветер. То широко распахивал ее, то с силой захлопывал; должно быть, показывал пример людям, которые долго стучаться в какую-либо дверь, а, открыв её, получают совсем не то что ожидали. То же самое происходило с воротами изогнутого ограждения. Ржавый барьер обозначал территорию главного дома и ещё нескольких построек. Из них остались узнаваемыми лишь старый тикающий из-за жуков-точильщиков амбар с прогнившей крышей и само «семейное гнездо». «Птицы» покинули его уже очень давно. Давно настолько, что никто наверняка не знает кем они были.
Бродяги
