«Срубленное древо жизни». Судьба Николая Чернышевского - Владимир Карлович Кантор

осквернить ее святыню. В воскресенье, 24 февраля, после обычной литургии один бедно одетый русский человек с печалью на лице попросил отслужить панихиду по “его родственнике, новопреставленном рабе божием Николае, скончавшемся в России”, как он заявлял. Видя его убожество и печаль, я тотчас же поспешил отслужить панихиду для его религиозного утешения, не справляясь о звании и фамилии новопреставленного. Каков же был мой ужас и мое негодование, когда на следующий день я прочитал в здешней, враждебной России газете “The Sun” следующую статью “Панихида отца Биерринга в память Николая Чернышевского”. <…> Смерть Чернышевского последовала в минувшем январе месяце в маленькой сибирской деревне, на самой далекой окраине этой далекой страны. Он был осужден на четырнадцатилетнюю каторжную работу по обвинению в распространении книг и брошюр против деспотизма царя. В течение этих четырнадцати лет он принужден был работать в цепях в приисках и был подвергаем жестокостям, которые даже там считались необычными. По истечении срока его наказания слабое телосложение этого знаменитого русского республиканского писателя совершенно расстроилось, и смерть скоро пришла для его освобождения. Настоящий царь имел особенное отвращение к Чернышевскому, за что так же относились и к нему многочисленные русские, которые во взглядах сходились с покойным. Богослужение, которое было вчера совершено в память его отцом Биеррингом и которое по всей сущности есть панихида по русскому обряду, было трогательно и торжественно, особенно в местах, где говорилось о слезах, пролитых над умершим, о причислении его к святым в раю и о вечной памяти, которая будет о нем у людей»[403].

А еще есть такая простая, но беспощадная вещь, как зависть к популярности в общественном сознании, зависть, от которой не свободны даже монархи. Николай II завидовал Столыпину и сдал его террористам, а Александр II бесился от популярности Чернышевского и пытался сгноить его среди болот Вилюйска. Был еще владыка общественного мнения, который не мог побороть в себе двусмысленного отношения к несчастному каторжнику. Эта зависть проявляется просто. Громадные денежные затруднения заставили инициаторов собрания сочинений Чернышевского обратиться с просьбой о поддержке к издателям «Колокола» и «Народного дела»; однако ответа они не получили. Автор говорит, что у Чернышевского много врагов; из них на первое место следует поставить русское правительство и издателей «Колокола». Со стороны последних ненависть к Чернышевскому объясняется тем, что Чернышевский ушел далеко вперед их по своим взглядам. За Чернышевским, с его научными и свежими взглядами, пошла вся тогдашняя молодежь, а славянофильствующий «Колокол» отстал. Издатели «Колокола», привыкшие к авторитетности в передовом русском обществе, возненавидели за это Чернышевского[404].

Миф о борце с деспотизмом, боровшимся с самодержавием, связывал арест и предполагаемую гибель Чернышевского с покушениями на императора. Ситуация занятная. Добавлю, что в том же 1880 г. в марте в чешском журнале «Будущность» был помещен «некролог» Чернышевскому, который был написан редактором журнала – Запотоцким: «Одинокий, отрезанный от всего мира, под надзором казаков и жандармов, доживал он свою полную страданий и нищеты жизнь. Дважды пытались мужественные социалисты освободить Чернышевского, один раз даже под видом жандармов; но, к несчастью, все было напрасно, пока, наконец, смерть не смилостивилась над ним и его мучения прекратились»[405].

Конечно, такая гибель в мифологическом сознании россиян рождала представление о возмездии. Прошел ровно год, и миф о смерти Чернышевского обернулся реальной смертью императора, через год взорванного бомбой 1 марта 1881 г. Чернышевский был здесь совсем ни при чем, об Александре II он написал немало хороших слов. Более того, когда он услышал об убийстве царя от Меликова, он сказал: «Что в России? Убили Александра II? Дураки, дураки, как будто не найдется замены. Хороший был государь. Дело не в том!..»[406] Но дело Чернышевского оказалось по сути дела лакмусовой бумажкой, определившей стилистику этого правления.

Как считали народники, за всю историю России от Петра I до Николая II не было столь кровавого самодержца, как Александр II Освободитель. Александр II повелел судить народников по законам военного времени. За 1879 г. он санкционировал казнь через повешение шестнадцати народников. Среди них И.И. Логовенко и С.Я. Виттенберг были казнены за «умысел» на цареубийство, И.И. Розовский и М.П. Лозинский – за «имение у себя» революционных прокламаций, а Д.А. Лизогуб только за то, что по-своему распорядился собственными деньгами, отдав их в революционную казну. Характерно для Александра II, что он требовал именно виселицы даже в тех случаях, когда военный суд приговаривал народников (В.А. Осинского, Л.К. Брандтнера, В.А. Свириденко) к расстрелу.

Но первым среди них оказался безвинный Чернышевский. Нельзя было устраивать Голгофу невиновному реформатору, который не спорил с кесарем, говоря, что кесарю кесарево, но Богу все же Богово. А Богу – благоустроенную Россию. Это был противобожественный акт – казнь Чернышевского.

Глава 15

Освобождение Чернышевского

ИСТОРИЮ ЖИЗНИ ЧЕРНЫШЕВСКОГО СТОИТ ЧИТАТЬ ПАРАЛЛЕЛЬНО С ЧТЕНИЕМ ЕВАНГЕЛИЯ, ЭТО ХОРОШИЙ КОНТРАПУНКТ, МНОГО ПОЯСНЯЮЩИЙ В ЕГО ЖИЗНИ, МНОГО УЧЕНИКОВ, ЕГО НЕ ПОНИМАЮЩИХ (ЕЛЕОНСКАЯ ГОРА), РАСПЯТИЕ КАК ВРАГА ИМПЕРИИ.

Это, быть может, странное вступление попробую разъяснить в ходе изложения последних лет жизни Чернышевского. Начну с того, что Христа казнили как Царя Иудейского, то есть как претендующего на власть. Иисус же говорил: «Царство Мое не от мира сего. <…> Пилат сказал Ему: итак Ты Царь? Иисус отвечал: ты говоришь, что Я Царь. Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине» (Ин. 18. 36–37). Именно уверенность в том, что он свидетельствует об истине, сохраняла его дух, ум и силы в среди вилюйской дикости и ненависти властей.

«…не поддаться одиночеству долгой сибирской ссылки»

Для Толстого освобождение, если вспомнить бунинское «Освобождение Толстого», означало освобождение от плотских страстей, от желания вкусной пищи и питья, от сумасшедшего тщеславия, от соперничества с Христом. Чернышевский давно ушел от плотских страстей, пища его была как у аскетов, тщеславие и гордость, если таковые и были в петербургский период, давно ушли, он понимал, что практически забыт всеми, что сам он просил молодежь не тратить сил на его освобождение, ибо ждет правового решения своего дела. Что же это за освобождение Чернышевского? Я бы назвал это освобождением от всех и всяческих иллюзий. Народнические иллюзии ушли еще до ареста, далее ушли иллюзии о способности молодых интеллигентов что-то совершить, о возможности общего дела. Он говорил Короленко: «Ах, Владимир Галактионович, – говорил мне покойный при личном свидании, когда мы стали перебирать прошлое и заговорили о Сибири. – Знаете ли: попал