Европейская поэзия XIX века - Антология

АЛЬФРЕД ДЕ МЮССЕ

Альфред де Мюссе (1810–1857). — Первая книга стихов Мюссе — «Испанские и итальянские повести» (1830) — привлекала Пушкина своей «живостью необыкновенной». Празднично яркие сцены страсти, ревности, измены переданы здесь с немалой долей трезвой иронии. С течением лет усталая опустошенность души, «болезнь века», пристальным аналитиком которой был Мюссе — прозаик и драматург, все больше занимает воображение Мюссе-стихотворца (в лирической драме «Уста и чаша» из сборника «Спектакль в кресле», 1832, в поэме «Ролла», 1833); страдание и скорбь представляются ему теперь неизбежной ценой поэтического вдохновения (цикл стихотворений «Ночи», 1835–1837). В конце жизни Мюссе нечасто обращается к стихам, по лучшие его строки сохраняют непринужденную грациозность и остроумие.

ПЕСНЯ

Перевод В. Брюсова

Слабому сердцу посмел я сказать:Будет, ах, будет любви предаваться!Разве не видишь, что вечно меняться —Значит в желаньях блаженство терять?

Сердце мне, сердце шепнуло в ответ:Нет, не довольно любви предаваться!Слаще тому, кто умеет меняться,Радости прошлые — то, чего нет!

Слабому сердцу посмел я сказать:Будет, ах, будет рыдать и терзаться.Разве не видишь, что вечно меняться —Значит напрасно и вечно страдать?

Сердце мне, сердце шепнуло в ответ:Нет, не довольно рыдать и терзаться,Слаще тому, кто умеет меняться,Горести прошлые — то, чего нет!

МАЙСКАЯ НОЧЬ

(Фрагменты)

Перевод Вс. Рождественского

Слова отчаянья прекрасней всех других,И стих из слез живых — порой бессмертный стих.Как только пеликан, в полете утомленный,Туманным вечером садится в тростниках,Птенцы уже бегут на берег опененный,Увидя издали знакомых крыл размах.Предчувствуя еду, к отцу спешит вся стая,Толкаясь и хрипя, зобами потрясая,И дикой радости полны их голоса.А он, хромающий, взбирается по скаламИ, выводок покрыв своим крылом усталым,—Мечтательный рыбак, — глядит на небеса.По капле кровь течет из раны растравленной.Напрасно он нырял во глубине морской —И океан был пуст, и тих был берег сонный.Лишь сердце принести он мог птенцам домой.Угрюм и молчалив, среди камней холодных,Он, плотью собственной кормя детей голодных,Сгорает от любви, удерживая стон.Терзает клювом грудь, закрыв глаза усталоНа смертном пиршестве, в крови слабея алой,Любовью, нежностью и страхом опьянен.И вот, лишенный сил великим тем страданьем,Медлительным своим измучен умираньемИ зная, что теперь не быть ему живым,Он, крылья распахнув, отчаяньем томим,Терзая клювом грудь, в безмолвие ночноеТакой звенящий крик шлет по глухим пескам,Что птицы с берега взлетают быстрым роемИ путник, медленно бредущий над прибоем,Почуяв чью-то смерть, взывает к небесам.Вот назначение всех избранных поэтов!О счастье петь другим, теряя кровь из ран,И на пирах людских, средь музыки и света,Их участь — умирать, как этот пеликан!Когда они поют о тщетном упованье,Тоске, забвении, несчастье и любви,Концертом радости их песни не зови,—Те страстные слова подобны шпаг сверканью:Со свистом чертит круг стремительный клинокИ каплю крови вдруг роняет на песок.

«Да, женщины, тут нет ошибки…»

Перевод Э. Липецкой

Посвящается мадемуазель де ***

Да, женщины, тут нет ошибки;Дана вам роковая власть:Довольно нам одной улыбки,Чтоб вознестись или упасть.

Слова, молчанье, вздох случайный,Насмешливый иль скучный взгляд,—И в сердце любящего тайноСмертельный проникает яд.

Да, ваша гордость неуемна;У нас душа слаба, кротка,И так же ваша власть огромна,Как верность ваша коротка.

Но гибнет в мире власть любая,Когда ее несносен гнет;Кто любит и молчит, страдая,В слезах от вас навек уйдет.

Пусть горше не пил он напитка,Пусть он истает, как свеча,Но мне милее наша пытка,Чем ваше дело палача.

ЭКСПРОМТ В ОТВЕТ НА ВОПРОС: «ЧТО ТАКОЕ ПОЭЗИЯ?»

Перевод В. Васильева

Смеяться, петь о том, что по сердцу пришлось,Грустить и изливать на золотую осьМысль беспокойную, но взвешенную твердо;Любить прекрасное, искать ему аккорда,На зов души лететь за истиной вослед,Не вспоминать того, что скрыто мраком лет;Дарить бессмертие мечте, на миг рожденной,Найти высокое в надежде затаенной,В улыбке и в мольбе, где полон каждый слогОчарованья и тревог,И слезы обратить в жемчужины — вот этоПризвание, и жизнь, и торжество поэта.

ПЕСНЬ БАРБЕРИНЫ

Перевод А. Ревича

Рыцарь, ты в бой отправляешься ныне,Там, на чужбине,Что тебя ждет?

Ночь опускается черным покровом,В мире суровомСтолько невзгод!

Ах, ты задумал с любовью проститься?Хочешь забыться —Мысль по пятам.

О честолюбец, не знающий страха,Горсткою прахаСтанешь ты сам.

Рыцарь, в поход отправляешься ныне?Ждешь на чужбинеСлавы в бою?

Вспомни, как я улыбалась вначале.В горькой печалиСлезы пролью.

ПОСЛЕДНИЕ СТИХИ АЛЬФРЕДА ДЕ МЮССЕ

Перевод А. Ревича

Все время слышу погребальный звон,Жду восемнадцать месяцев кончину,С бессонницей борюсь, влачу кручину,И веет холодом со всех сторон.Чем жарче спорю с немочью моею,Тем все острей предчувствую беду,Слабеет сердце, двинуться не смею,Боюсь: шагну — и навсегда уйду.Все меньше сил, все круче перевалы,Покой мой близок, но не кончен бой.Как загнанный скакун, мой дух усталыйВот-вот споткнется и — с копыт долой.

ЭЖЕЗИПП МОРО

Эжезипп Моро (настоящее имя — Пьер-Жак Руйо, 1810–1838). — Короткая жизнь Моро была наполнена нуждой и невзгодами. Он разделял с обездоленными не только лишения, но и возмущение против несправедливости, дважды, в июле 1830 года и в июне 1832-го, оказавшись в рядах восставших на парижских улицах. Сатиры и песни Моро, собранные вместе с элегическими стихотворениями в небольшой книжке «Незабудка» (1838), не отличаются четкостью политической мысли и мощностью темперамента; в обличении и угрозе, как и в скорби и жалобе, поэту свойственна порывистая искренность. Лирика Моро оставалась близка демократической аудитории последующих поколений; его стихотворение «Зима» с неизменным успехом читали на публичных концертах в дни Парижской Коммуны.

ЗИМА

Перевод В. Левика

Идет зима! Ноябрь, оледенивший лужи,Поэта в дом загнал дыханьем злобной стужи.Где солнце, где цветы, веселье и тепло?Увы, как летний сон, все милое ушло!Озябший пастушок играет на свирели,Уныло выводя старинные ноэли,И ветер, на лету рулады подхватив,Разносит по полям бесхитростный мотив.Худая женщина с библейскими чертамиНесет, едва плетясь, валежник за плечами,Чтоб разогреть очаг, кой-как состряпать снедь,Еще раз накормить детей… и умереть.Пора любви прошла, ушла с листвой зеленой,И глухо стонет лес, уже посеребренный.Как нимфа юная, кудрявый и живойВ те дни, когда зефир играл его листвой,—Теперь, утратив жизнь, в разлуке с солнцем, с летом,Он, облысев, торчит уродливым скелетом,И стон доносится из чащи сквозь туман,Как дикий древний вопль: «Погиб великий Пан!»В глухой агонии тоскует вся природа,И я тоске моей не нахожу исхода;В душе невольный страх, и мысль нейдет с ума,Что голод и мороз опять несет зима,Что мерзнущий бедняк мечтает в дождь и вьюгу:О, если б крылья мне, чтоб уноситься к югу,Чтоб вольной птицей мог я находить всегдаИ ниву с зернами, и рощу для гнезда!Туда, в блаженный край, где встал над лесом пинийГигантским очагом Везувий дымно-синий,Где подле мраморов, беспечны и вольны,На солнце нежатся Неаполя сыны,Туда хочу, туда! Увы, мечтатель пылкий,Дрожи и умирай на нищенской подстилке!А между тем богач объедет целый свет,Ездою утомив лишь свой кабриолет.Прошли дни радости? Так что ж! Любимцы счастья,Пусть увядает парк под бурями ненастья!Из замков двигайтесь в столицу, где всегдаЗа деньги радость вы найдете без труда.О баловни судьбы, для вашей праздной кликиНаш пестрый Вавилон откроет пир великий,Стремитесь весь Париж повергнуть под пяту!Спешите утолять капризы на лету!Для вас и чудеса, и блеск, и роскошь эта,Страданья бедняка, бессонницы поэта,Плоды из жарких стран, когда царит зима,Россини пламенный, трагический Дюма[277],Для вас дары любви, разгулы лупанара,Зимою — весь Париж, вся даль земного шара.Фемида, Цербер злой, богатым не страшна,Пред золотым дождем смиряется она.Но, чтоб всегда вкушать нетронутым и чистымТо счастье, что судьба дарует эгоистам,Идите напрямик, закрыв лицо плащом,Не озираясь вкруг, не мысля ни о чем,—Затем, что, встретившись неосторожным взоромС нуждою, мерзнущей в отрепьях под забором,Вы отшатнетесь прочь, нервически дрожа,Вас жалость полоснет, как лезвие ножа,Уйдет румянец ваш, и кровь застынет в теле,И розы лепесток вас будет жечь в постели.Когда пылает пунш в граненом хрустале,Старайтесь не глядеть на дверь: за ней во мгле,Придя на хохот ваш, разбуженная вамиТень Лазаря следит голодными глазами[278],Смакует запахи и молит небеса,Не смея ни войти, ни кость отнять у пса.Слепя народ гербом и золотом кареты,Когда гремят вокруг мосты и парапеты,—Велите гнать быстрей, чтоб гул идущих ногО ропоте толпы напомнить вам не мог.Страдает весь народ, но где исход из плена?Заполнят морг тела, что поглотила Сена!Ваш эгоизм — султан; он правит торжество;Он много скрыл злодейств, и здесь Босфор его.Но чей-то жалкий стон порой, как вестник мщенья,Тревожит богача в часы пищеваренья,И все голодные, которых тьмы и тьмы,Украдкой шепчутся: «А все же, если б мы…»Стон переходит в крик, а плач — в призывы к мести:Кипит, как Рыжий Крест[279], вся армия предместий.Но мало ль пламенных ораторов у вас?Quos ego[280] их смирит мятежников тотчас.Они, простой сантим жалея братье нищей,Накормят бедняка речей духовной пищейИ, как тореадор, готовя пир клинку,Бросает алый шарф свирепому быку,—Трехцветный стяг взовьют с обманчивым припевом,Чтоб тигра ослепить — народ, горящий гневом!Когда ж настанешь ты, о день мечты моей,Ты, исправитель зла жестоких прошлых дней,Всеобщий уровень писателей-пророков,Предсказанный, увы, вне времени и сроков!Рассудок шепчет мне: «Мир закоснел, он спит,Он не изменится!» А сердце говорит:«Тем лучше; бедный раб во дни святого мщенья,Хоть заблуждается, — достоин всепрощенья!»Спартак опять мечом властительным взмахнет,Народ поднимется, низвергнув старый гнет,Воспрянет легион бродяг, цыган, каналий,Грязнивших празднества великих сатурналий[281],Вся грозная орда, что, претерпев разгром,Умеет воскресать под самым топором.И сытые тогда, боясь голодной голи,Врагу предложат часть их пиршественной доли,Но мститель роковой, чей так прекрасен гнев,Воскликнет: «Все мое! Я именуюсь — лев!»И разыграются неслыханные сцены,Которые Иснар[282] предрек народу Сены:К пустынным берегам, где зыблется камыш,Напрасно варвары придут искать Париж;Сотрется даже след великого Содома,Соборы не спасут его от божья грома;И ликованьями я встречу серный град,Что вихри ниспошлют на зачумленный град;И молодость моя в минуты роковыеБлиз лавы огненной согреется впервые!Так, разум потеряв, безумный, я взывалИ в ямбе пламенном рыданья изливал;Я ненавидел все, — кто, страждущий, безгрешен? —Но каплей радости я скоро был утешен.Лишь поцелуй да хлеб поэту ниспошли,И милосердно он простит сынов земли.Господь, ты спас от бурь мое нагое тело,Но братьев горести не ведают предела;При виде их нужды мутится разум мой.Пошли им благодать, испытанную мной!Дай манну им вкусить, и стихнут их проклятья;Ты требуешь любви, — так пусть не страждут братья!Пусть обездоленный — на сытых богачейВовек не обратит разгневанных очей!Ты, малому птенцу не отказавший в пище,Пошли голодным хлеб, а мерзнущим — жилище,Дай зиму мягкую, и в день ее концаИ птицы и поэт благословят творца.

ПЬЕР ЛАШАМБОДИ