Европейская поэзия XIX века - Антология

ОДИНОЧЕСТВО

Перевод Бенедикта Лившица

Когда на склоне дня, в тени усевшись дубаИ грусти полн, гляжу с высокого холмаНа дол, у ног моих простершийся, мне любоСледить, как все внизу преображает мгла.

Здесь плещется река волною возмущеннойИ мчится вдаль, стремясь неведомо куда;Там стынет озеро, в чьей глади вечно соннойМерцает только что взошедшая звезда.

Пока за гребень гор, где мрачный бор теснится,Еще цепляется зари последний луч,Владычицы теней восходит колесница,Уже осеребрив края далеких туч.

Меж тем, с готической срываясь колокольни,Вечерний благовест по воздуху плывет,И медным голосам, с звучаньем жизни дольнейСливающимся в хор, внимает пешеход.

Но, хладною душой и чуждой вдохновеньюНа это зрелище взирая без конца,Я по земле влачусь блуждающею тенью:Ах, жизнетворный диск не греет мертвеца!

С холма на холм вотще перевожу я взоры,На полдень с севера, с заката на восход,В свой окоем включив безмерные просторы,Я мыслю: «Счастие нигде меня не ждет».

Какое дело мне до этих долов, хижин,Дворцов, лесов, озер, до этих скал и рек?Одно лишь существо ушло — и, неподвиженВ бездушной красоте, мир опустел навек!

В конце ли своего пути или в началеСтоит светило дня, его круговоротТеперь без радости слежу я и печали:Что нужды в солнце мне? Что время мне несет?

Что, кроме пустоты, предстало б мне в эфире,Когда б я мог лететь вослед его лучу?Мне ничего уже не надо в этом мире,Я ничего уже от жизни не хочу.

Но, может быть, ступив за грани нашей сферы,Оставив истлевать в земле мой бренный прах,Иное солнце — то, о ком я здесь без мерыМечтаю, — я в иных узрел бы небесах!

Там чистых родников меня пьянила б влага,Там вновь обрел бы я любви нетленной светИ то высокое, единственное благо,Которому средь нас именованья нет!

Зачем же не могу, подхвачен колесницейАвроры, мой кумир, вновь встретиться с тобой?Зачем в изгнании мне суждено томиться?Что общего еще между землей и мной?

Когда увядший лист слетает на поляну,Его подъемлет ветр и гонит под уклон;Я тоже желтый лист, и я давно уж вяну:Неси ж меня отсель, о бурный аквилон!

ОЗЕРО

Перевод А. Фета

Итак, всему конец! К таинственному брегуВо мрак небытия несет меня волной,И воспротивиться на миг единый бегуНе в силах якорь мой.

Ах, озеро, взгляни: один лишь год печалиПромчался — и теперь на самых тех местах,Где мы бродили с ней, сидели и мечтали,Сижу один в слезах!

Ты так же со скалой угрюмою шепталоИ грызло грудь ее могучею волнойИ ветром пену с волн встревоженных кидалоНа ножки дорогой.

О вечер счастия! где ты, когда я с неюСкользил по озеру, исполнен сладких дум,И услаждал мой слух гармонией своеюСогласных вёсел шум?

Но вдруг раздался звук средь тишины священной,И эхо сладостно завторило словам,Притихло озеро — и голос незабвенныйПонесся по волнам:

«О время, не лети! Куда, куда стремитсяЧасов твоих побег?О, дай, о, дай ты нам подоле насладитьсяДнем счастья, днем утех!

Беги для страждущих, — довольно их воззвалаСудьба на жизни путь! —Лети и притупи их рока злое жалоИ счастливых забудь.

Напрасно я прошу хоть миг один у рока:Сатурн летит стрелой[275].Я говорю: о ночь, продлись! — и блеск востокаУж спорит с темнотой.

Любовь, любовь! Восторгов неужелиНе подаришь ты нам —У нас нет пристани, и время нас без целиМчит быстро по волнам».

О время, неужель позволено судьбою,Чтоб дни, когда любовь все радости своиДает нам, пронеслись с такой же быстротою,Как горестные дни?

Ах, если бы хоть след остался наслаждений!Неужели всему конец и навсегда,И время воротить нам радостных мгновенийНе хочет никогда?

Пучины прошлого, ничтожество и вечность,Какая цель у вас похищенным часам?Скажите, может ли хоть раз моя беспечностьПоверить райским снам?

Ах, озеро, скалы, леса и сумрак сводаПещеры, — смерть от вас с весною мчится прочь!Не забывай хоть ты, прелестная природа,Блаженнейшую ночь!

В час мертвой тишины, в час бурь освирепелых,И в берегах твоих, играющих с волной,И в соснах сумрачных, и в скалах поседелых,Висящих над водой,

И в тихом ветерке с прохладными крылами,И в шуме берегов, вторящих берегам,И в ясной звездочке, сребристыми лучамиСкользящей по струям.

Чтоб свежий ветерок дыханьем ароматнымИ даже шелестом таинственным тростник,—Все б говорило здесь молчанием попятным:«Любовь, заплачь о них!»

АЛЬФРЕД ДЕ ВИНЬИ

Альфред де Виньи (1797–1863). — Следуя традициям своего старинного дворянского рода, будущий поэт семнадцати лет вступил в военную службу. Спустя полтора десятилетия выйдя в отставку, он до конца своих дней вел существование уединенное и замкнутое. Стихотворения Виньи нередко представляют собой вариации на античные, библейские, средневековые сюжеты. Поэта занимают не столько порывы его чувств, сколько размышления об уделе рода людского; отсюда присущая его стихам мужественная сдержанность. Размышления эти окрашены своего рода стоическим фатализмом: неумолимому року человек может противопоставить только гордое молчание; он одинок в этом мире, и горчайшее одиночество уготовано избранным — поэтам и пророкам. Кроме стихотворных сборников («Древние и современные поэмы», 1826; «Судьбы», 1863), Альфреду де Виньи принадлежат прозаические сочинения (исторический роман «Сен-Мар», 1826), драмы («Чаттертон», 1835), «Дневник поэта» (1867).

СМЕРТЬ ВОЛКА

Перевод В. Левика

Под огненной луной крутились вихрем тучи,Как дым пожарища. Пред нами бор дремучийПо краю неба встал зубчатою стеной.Храня молчание, мы по траве лесной,По мелколесью шли в клубящемся тумане,И вдруг под ельником, на небольшой поляне,Когда в разрывы туч пробился лунный свет,Увидели в песке когтей могучих след.Мы замерли, и слух и зренье напрягая,Стараясь не дышать. Чернела ночь глухая.Кусты, равнина, бор молчали в мертвом сне.Лишь флюгер где-то ныл и плакал в вышине,Когда ночной зефир бродил под облакамиИ башни задевал воздушными шагами,И даже старый дуб в тени нависших скал,Казалось, оперся на локоть и дремал.Ни шороха. Тогда руководивший намиСтарейший из ловцов нагнулся над следами,Почти припав к земле. И этот человек,Не знавший промаха во весь свой долгий век,Сказал, что узнает знакомую повадку:По глубине следов, их форме и порядкуПризнал он двух волков и двух больших волчат,Прошедших только что, быть может, час назад.Мы ружья спрятали, чтоб дула не блестели,Мы вынули ножи и, раздвигая ели,Пошли гуськом, но вдруг отпрянули: на насГлядели в темноте огни горящих глаз.Во мгле, пронизанной потоком зыбким света,Играя, прыгали два легких силуэта,Как пес, когда визжит и вертится волчкомВокруг хозяина, вернувшегося в дом.Мог выдать волчью кровь лишь облик их тревожный,И каждый их прыжок, бесшумный, осторожный,Так ясно говорил, что их пугает мрак,Где скрылся человек, непримиримый враг.Отец стоял, а мать сидела в отдаленье,Как та, чью память Рим почтил в благоговеньеИ чьи сосцы в лесной хранительной сениПитали Ромула и Рема[276] в оны дни.Но волк шагнул и сел. Передних лап когтямиУперся он в песок. Он поводил ноздрямиИ словно размышлял: бежать или напасть?Потом оскалил вдруг пылающую пасть,И, свору жадных псов лицом к лицу встречая,Он в горло первому, охрипшее от лая,Свои вонзил клыки, готовый дать отпор,Хоть выстрелы его дырявили в упорИ хоть со всех сторон ножи остервенелоЕму наперекрест распарывали тело,—Разжаться он не дал своим стальным тискам,Покуда мертвый враг не пал к его ногам.Тогда он, кинув пса, обвел нас мутным оком.По шерсти вздыбленной бежала кровь потоком,И, пригвожден к земле безжалостным клинком,Он видел только сталь холодную кругом.Язык его висел, покрыт багровой пеной,И, судорогой вдруг пронизанный мгновенной,Не думая о том, за что и кем сражен,Упал, закрыл глаза и молча умер он.Я на ружье поник, охваченный волненьем.Погоню продолжать казалось преступленьем.Сначала медлила вдали его семья,И будь они вдвоем — в том клятву дал бы я,—Великолепная и мрачная подругаВ беде не бросила б отважного супруга,Но, помня долг другой, с детьми бежала мать,Чтоб выучить сынов таиться, голодать,И враждовать с людьми, и презирать породуЧетвероногих слуг, продавших нам свободу,Чтобы для нас травить за пищу и за кровБылых владетелей утесов и лесов.И скорбно думал я: «О царь всего земного,О гордый человек, — увы, какое словоИ как ты, жалкий, сам его сумел попрать!Учись у хищников прекрасных умирать!Увидев и познав убожество земное,Молчаньем будь велик, оставь глупцам иное.Да, я постиг тебя, мой хищный, дикий брат.Как много рассказал мне твой последний взгляд!Он говорил: усвой в дороге одинокойВеленья мудрости суровой и глубокойИ тот стоический и гордый строй души,С которым я рожден и жил в лесной глуши.Лишь трус и молится и хнычет безрассудно.Исполнись мужества, когда боренье трудно,Желанья затаи в сердечной глубинеИ, молча отстрадав, умри, подобно мне».

МАРСЕЛИНА ДЕБОРД-ВАЛЬМОР