Магия отступника - Робин Хобб

— Эпини, ты же знаешь, что я несвободен! Я сделал все возможное, чтобы предупредить вас обоих.

Ее обвиняющий тон ранил меня — как она могла решить, что я действовал по собственной воле?

— Даже сейчас я в его власти! У меня не так много времени, чтобы говорить с тобой.

— Я знаю, знаю. И все же ему приходится нелегко, поскольку он не может никак этого объяснить. Тебя видели и другие, Невар. Или, по их словам, твой призрак, вернувшийся в обличье спека. Больше всего погибших среди тех, кто был в толпе ночью, когда ты бежал из Геттиса; лишь пятеро свидетелей твоей смерти живы до сих пор. По городу ходят слухи. Кто-то твердит, что твой призрак возглавил нападение, чтобы отомстить городу. Взять хотя бы казармы, где людей убивали, когда они пытались бежать. Эти солдаты находились под началом капитана Тайера. Ты ведь его помнишь, не так ли? Мужа Карсины? Чудовище, собиравшееся позволить своим людям изнасиловать и убить Эмзил только затем, чтобы помучить тебя перед смертью! Теперь всякий раз, когда он встречает на улице Эмзил или даже малышку Кару, спешащую по какому-нибудь поручению, он хмурится и смотрит на них, как безумец! Он управляет своими солдатами, словно тиран. Я боюсь его, Невар. Боюсь, что он не остановится ни перед чем, чтобы увериться в том, что он отмщен. Он утверждает, что Эмзил хуже шлюхи, и обещает это доказать. Как ты мог отомстить, а потом бросить нас наедине с пробужденной тобой враждебностью?

Ее волнение росло и вместе с ним — темп ее покачивания. Крохотная Солина так и не утихла за все время нашей беседы, а ощутив тревогу матери, заплакала еще громче.

— Эпини, пойми! Я не мстил! Это был не я. Неважно, что они мне сделали, эти люди оставались солдатами короля, людьми моего полка. Я не стал бы их убивать. Не могу описать, каково мне пришлось. Я смотрел, как их уничтожали, не позволяя защищаться. Я не стал бы убивать так наших солдат, невинных вместе с виновными. Я никому не пожелал бы такой смерти! Ты же достаточно хорошо меня знаешь.

— Я думала, что знаю, — вполголоса пробормотала она. — Тише, малышка, ш-ш. Пожалуйста, замолчи!

Крики ребенка тревожили Эпини, необъяснимо выводя ее из себя. Она явно не спала, но пребывала в легком трансе медиума.

— Успокойся, Эпини. Успокойся ради своего ребенка и ради меня. Останься со мной. Останься. — Я дышал на нее умиротворением. — Вспомни о лучших временах. Вспомни о…

Я зарылся в воспоминания, отчаянно разыскивая среди них мирные и счастливые мгновения ее жизни. Мне ничего не приходило на ум. Где бы ни была Эпини, вокруг нее всегда творилась какая-то суматоха.

— Вспомни о том вечере, когда мы играли в тоусер на полу гостиной в доме твоего отца. Первый вечер, когда ты проводила время вместе со Спинком. Думай об этом, держись за счастливые воспоминания.

Эпини омыла волна печали, унимая ее волнение. Раскачивание замедлилось.

— Буду ли я когда-нибудь снова жить в таком доме, в подобном уюте? — жалобно спросила она. — Настанет ли время, когда мне не придется считать ломти хлеба и говорить домочадцам: «Довольно, ты уже съел свою долю, что бы ни твердил тебе желудок»? О, замолчи, дитя. Пожалуйста, тише. Позволь мне отдохнуть.

— Вам сейчас настолько трудно приходится?

— Трудно? Это слово годится лишь тогда, когда еще осталась надежда. Невар, мы голодаем. Если вскоре не потеплеет и не отступит страх, не позволяющий мужчинам охотиться, мы все умрем. Вчера Эмзил вышла за стены форта и вернулась с какой-то дикой зеленью. О, она оказалась очень вкусной, но ее было слишком мало. Геттис в руинах, Невар. — Она горько рассмеялась. — После того набега нам так не хватало кладбищенского сторожа. Никто и не подумал по твоему примеру заранее вырыть могилы или запасти доски для гробов. Люди считали, что в своем душевном расстройстве ты поджидал, когда же мы умрем. После пожаров много спорили о том, что важнее: пустить древесину на гробы или приберечь ее, чтобы отапливать дома. Земля слишком промерзла, чтобы рыть в ней могилы: тела пришлось оставить до весны. Говорят, на кладбище скопились штабеля гробов; оттепели немного размягчили землю, но страх и отчаяние накатывают со стороны леса, словно ядовитый поток. Непросто найти человека, согласного там работать, и еще труднее — способного работать достаточно усердно, чтобы хоть чего-то добиться.

Я вспомнил о Кеси с Эбруксом и пожалел обоих. Я не сомневался, что эта обязанность достанется им.

— У нас туго с любыми припасами. Такое впечатление, что спеки знали, куда именно бить: они сожгли склады, амбары, конюшни и столько домов! Выжившим приходится тесниться, как только возможно. Многие предпочли сбежать, когда страх вернулся. Люди не в силах больше его выносить, даже с тоником Геттиса. Не только семьи — солдаты дезертировали дюжинами. Не представляю, что с ними сталось: не удивлюсь, если многие просто легли в снег и умерли.

— Эпини, Эпини, мне так жаль.

Ход ее мыслей уже не походил на прежнюю бессвязную болтовню. В словах не осталось веселья или слухов, они просто тащились по бесконечному кругу отчаяния. Я не мог придумать, о чем еще ее спросить. Хотел ли я узнать подробнее, насколько серьезно пострадал Геттис? Нет, решил я. Запоздало я пожалел, что она рассказала, где их прятал Спинк, ведь известное мне мог разнюхать и мальчик-солдат.

— Но хуже всего отчаяние и страх, Невар. Теперь они сильнее, чем когда-либо прежде. Даже дети говорят о смерти как о спасении. Ты, конечно, знаешь, что среди каторжан нередко случались самоубийства, но не так часто, как сейчас. Каждый день кого-то находят повесившимся. Некоторые охранники смеются, что это только к лучшему, поскольку мы едва можем их прокормить, но у меня разрывается сердце. Я не слишком сочувствую насильникам и убийцам, погибшим такой смертью, но некоторые из них были совсем мальчишками, когда их послали на восток за кражу шелкового носового платка! Я боюсь, что умру здесь, Невар. Я скажу тебе то, о чем не решаюсь говорить Спинку. Я боюсь, что умру от собственной руки!

Она со всхлипом вдохнула. Будь у меня собственное сердце, оно бы замерло от ужаса. Она подняла ослабшую руку, чтобы погладить младенца по спине. Хныканье маленькой Солины стихало, но больше от усталости, чем из-за того, что она успокоилась.

— Только она и удерживает меня здесь, — шепотом призналась Эпини. — Я больше не живу ради радости, которую нахожу в жизни, или ради любви мужа. Я живу лишь потому, что знаю: если я покончу с собой, ее страдания умножатся. Бедная маленькая птичка. Я могу сказать, когда ее омывает волна скорби. Порой она лежит в колыбельке, смотрит в стену и даже не плачет. Для ребенка это неестественно, Невар. Меня поражает, что она сносит все это, но все еще жива. Она плохо ест и не спит крепко. Стоит ли удивляться, что дети, рожденные в Геттисе, умирают в младенчестве? Они просто не хотят жить. — Ее голос притих до стыдливого шепота. — Прошлой ночью я попросила Спинка дезертировать. Я сказала ему, что, как только дороги просохнут, мы все можем сбежать. Куда угодно. Не может быть худшего места для жизни, не может быть худшей жизни для нас.