Дары ненависти - Людмила Астахова

– Там холодно. Боги не найдут меня здесь… и там не найдут. Темно. Почему темно? Уже ночь?

Ролфи бредила. Бормотала, что надо идти, хватала Джону за руки, пыталась встать. Плохо ей было, очень плохо.

– Ночью нельзя идти, ты же заблудиш-ш-шься. Куда же ты пойдешь без огня? – прошептала едва слышно леди Янамари и стала водить кончиками пальцев по щекам и лбу Грэйн. – Ты забыла – надо идти на огонь. Там тепло, там ты согреешься. Ты уже видишь огонь? Огонь, эрна…

У Локки-Огненной есть крылья, и когда она расправляет их, то заслоняет звезды, а ночь бежит прочь от ее сияния. И она взмахивает, поднимает горячий ветер и роняет перья, пылающие перья – огни на темной равнине, они вспыхивают и уже не гаснут… отражаются в глазах Джоэйн, словно в зеркале, и не гаснут, нет…

Надо идти. Надо бежать вперед, потому что позади – ночь без огней и без звезд, а под ногами скользит обледеневший наст, вниз, вниз, к реке, ведь там, за рекою… А лапы разъезжаются, разъезжаются… прыжок! Льдина уходит из-под лап, встает на дыбы, словно взбесившаяся лошадь, и не удержаться на ней, когти срываются, скользят – и в черную бурлящую воду – с плеском…

Вынырнуть, глотнуть воздуха, отчаянно молотя лапами по воде… ну же, еще! Белый волк Оддэйна смотрит с такого близкого и недоступного берега, недоступный и близкий, как море. Вот опора! Еще рывок, еще… Задыхаясь, вырваться из плена холодной реки и льдистого крошева, грудью и передними лапами упасть на заснеженную глину обрыва, скрести когтями, скрести – вперед! А теперь встать! Встать на подгибающиеся ноги, а если не получится встать – так ползти. Туда, наверх, прочь от реки, туда, где между темными деревьями мелькает огонек – или только чудится? Но нет, и верно… Остановиться, затормозив всеми лапами, низко опустив тяжелый мокрый хвост, вздернуть голову, ловить запах. Запах… запах яблок. Женщина-змея стоит меж деревьев, и сама она как дерево, в коричневом узком платье, облегающем угловатое тело, словно кора, с венком из яблоневых цветов в черных волосах, и косы, словно змеи, черные и блестящие, свиваются в кольца у ее ног. Сложенные ладони, узкие и смуглые, как деревянная чаша, а в них трепещет огонек… Она говорит, и уши Грэйн дергаются, не пропуская ни звука из речей посвященной Глэнны – ведь это же она, кто же другой может это быть?!

– Иди, эрна, я зажгла для тебя огонь. Ты не свернешь с дороги, ты не собьешься и не потеряешься.

Шуриа нет нужды как-то по-особенному чтить лунных богинь. Зачем, если они каждый миг своей жизни касаются природной части всего божественного. Хела-Морайг без боязни смотрится в земные воды, огонь Дилах отражается в человечьих глазах. И кому, как не посвященной Локки, разглядеть это отражение.

– Иди по моим следам, волчица-ролфи. На то тебе чуткий нос и неутомимые ноги. Иди прочь от гиблых мест, в которых обитают всякие хвори. Пусть болезнь потеряет тебя в высокой траве, пусть забудет твое имя и лицо, пусть ветер унесет прочь твой запах. Шиларджи – лукавая луна, в тенях ее легко заблудиться, в час ее самый глубокий сон. Идем со мной, Грэйн.

Хрупкие узкие ладони змеиной женщины, сложенные лодочкой, словно настоящая ладья, несли в себе лепесток теплого сияния. Совсем как болотный огонек, только желто-алый, а не зеленый и призрачный… Она скользила между черными деревьями, и Грэйн, словно завороженная, шла за нею, чувствуя подушечками лап, как шуршат и крошатся под ее ногами сухие листья. Лес не был врагом, он смотрел равнодушно и покойно – место чужой смерти, чужого упокоения. Глэнне не было дела до промерзшей до костей волчицы, и не добра ждала Грэйн, и не худа… она и вовсе ничего не ждала. Богиня-яблоня ничего не могла бы ей дать, а если и могла, то эти дары не для волков Морайг…

Круг света от разложенного посреди лесной поляны костра. Ролфи ступила в него, след в след за змеиной женщиной, а та, отступив на шаг, разомкнула ладони – и тепло пролилось из них, как молоко из кувшина.

– Тут ты отдохнешь. Здесь тепло, здесь тихо. Садись рядом, эрна-волчица, садись к костру. Согрейся.

Сторожко лечь, прянуть ушами, в готовности мгновенно вскочить и обнажить клыки… но тепло окутывает так нежно, так вкрадчиво, а голова тяжелеет и сама собою опускается наземь, меж вытянутых лап… Грэйн смотрела на женщину-змею сквозь огонь, и та превращалась в яблоню, а косы ее, как настоящие змеи, сползли по обнаженным рукам на запястья диковинными браслетами, черно-красными, блестящими, как угольки… Полосатые красно-черные змеи, они ползли прямо в огонь. Грэйн смотрела. Запах яблок заполнил ее ноздри, заполнил ее всю и мир вокруг, он царил, он правил… и змеи Глэнны обратились в цветы, огненные цветы, вспыхнувшие и рассыпавшиеся пеплом. Ветер колыхнул яблоневую крону, тронул косы яблоневой женщины, подхватил пепел, взметнул его… Грэйн вдохнула его – и чихнула. Костер рассыпался искрами, искры взлетели к небу, небо опрокинулось, роняя звезды, словно капельки серебра с черного покрывала, – и покрывало отдернулось в сторону, как занавес…

Ролфи разлепила веки.

Шуриа сидела напротив, поджав ноги, и тревожно поблескивала в темноте глазами. Искры священного огня все еще плясали в них – и не думали гаснуть.

Грэйн глубоко вдохнула одуряюще-медовый запах спелых яблок и молвила с убежденностью видения:

– Ты была яблоней. Яблоня Глэнны… так вот зачем ты ему нужна… теперь я знаю… – отчетливо и ясно сказала, здоровым, бодрым голосом.

Озадаченная и сбитая с толку Джона решила: «Это горячечный бред». Обычно «уведенные» ничего не говорили, прежде чем заснуть. Странно.

Одно хорошо – у Грэйн начал спадать жар. Джона снова попробовала ее лоб губами, чувствуя себя Элишвой. Только ее мать была чистокровной шуриа, а значит, настоящей шаманкой, и она, в отличие от дочери, умела делать много разных полезных вещей. Предсказывала погоду, искала потерянное, насылала хорошие сны. Естественно, когда могла и хотела.

А когда настал роковой час Порога, Джона смело шагнула в приоткрытые, давно знакомые врата рассвета. И вместо кромешной темноты безвременья увидела волчицу. Та легко трусила чуть впереди по заснеженной дороге. Под ногами весело поскрипывал плотно утоптанный снег. Так они шли и шли, окутанные синими зимними сумерками, пока впереди шуриа не разглядела поваленное дерево. Волчица ускорила бег и со звериной легкостью его перескочила. Остановилась, оглянулась на женщину и легонько помахала пушистым хвостом. Мол, прыгай, чего стоишь столбом? Тогда Джона, не раздумывая, прыгнула. Прямиком в теплое апрельское утро, солнечное и праздничное. И проснулась, цепенея от неожиданной догадки – впервые Порог оказался таким простым, что она его почти не почувствовала. Прекрасно! Что бы это ни означало – это было прекрасно.