Судьбы Серапионов - Борис Фрезинский

25 декабря. ТИХОНОВ — СЛОНИМСКОМУ.

Ждем Мишу в Москву — для обсуждения книги о Лунце.

26 декабря. ШКЛОВСКИЙ — СЛОНИМСКОМУ.

<…> Я согласен на съезд комиссии 14-го января 68 г. Теперь о составе книги. Не надо печатать схамическую<?> поэму-пьесу, или сценарий пьесы «Город правды». Я не знаю, надо ли печатать статью «Мариводас». Пьесу «Бертран де Борн» надо печатать. «Библейские рассказы» надо печатать, сатирические рассказы надо печатать. О статьях подумаем: все печатать не надо. Начинать книгу надо, как и вы думаете, со статьи Горького, со статей Каверина и Тихонова, с воспоминаний и со статьи составителя книги Подольского. Я думаю, что я успею написать. В конце книги так же надо дать письма и какое-то короткое описание — деловое о группе Серапионовых братьев. Без полемики, не влезая в вопрос о Жданове, просто написать, что было, когда собирались, кто был. Можно это сделать в виде комментария. Моих писем к Лунцу нет, и я их не писал. Поэтому я могу сказать, что письма чрезвычайно интересны. Может быть они больше всего передают эпоху. Надо найти письма Горького к Лунцу, если это возможно, надо посмотреть в материале, привезенном Никитиной от Познера[1381], нет ли упоминаний о Лунце. Статью Лунца о Серапионах тоже надо напечатать с упоминанием о том, сколько автору было лет. Книга трудная, книга интересная. Перегружать ее не надо, но она подымает основные вопросы сегодняшнего дня и подымает так, как надо подымать: обо всем говорит большой человек с открытым сердцем. Это и я желаю себе, тебе, и всем другим.

1968 год

КАВЕРИН. «Эпилог».

Слонимский не приехал — был болен или отговорился болезнью. Шкловский хотел, чтобы комиссия собралась у Тихонова, Тихонов отказался, и решили собраться у меня, а потом пойти к Федину за благословением. Встреча состоялась 14 января и прошла, как говорится, в «дружеской обстановке». Подольский пишет о ней с восторгом, отмечая, впрочем, что «Каверин был строг, сух и держался повестки дня». Однако за обедом и я разговорился — как-никак мы не встречались годами, а молодость была хороша, и грешно было о ней не вспомнить <…> Машина пришла и, как мне ни было тошно, я поехал к Федину <…> Когда, уступив просьбам Федина, я сел за стол, Шкловский провозгласил тост <…> Не помню его дословно, однако помню, что смысл заключался в том, что все хорошо: и то, что мы издаем Лунца, и то, что на свете существует Советская власть, которая позволила нам его издавать <…> На этот неуклюжий тост, как на камертон, было настроено заседание, заставившее меня в последний раз встретиться с Фединым, ни единому слову которого я больше не верил[1382].

15 января. СЛОНИМСКИЙ — ФЕДИНУ.

<…> Книга Лунца в сущности готова в основном. Состав ее, предисловие, расположение материала, раздел воспоминаний — все это я в свое время в порядке предложения переслал Подольскому, получил некоторые поправки и вижу, что разноречия касаются двух-трех частностей, которые можно «умять» в процессе «редподготовки». Хотел на заседании прочесть свои воспоминания о Леве — я их как раз закончил, но судьба (вернее, ледяшка на пороге Дома Творчества в Комарове) распорядилась иначе[1383]. Я их перепечатаю и пошлю. Подольского (или может быть Тихонова) попрошу показать их Тебе. Мне очень важно Твое мнение и всех серапионов. Дело святое, тут все должно быть чистым и достоверным. В моих воспоминаниях я привожу три Лёвиных письма: два — ко мне, а одно к Лиде Харитон — удивительные письма! Особенно к Лиде. Воспоминания почти все есть: Ты, Чуковский, Тынянов, стихи Тихонова и Полонской, Каверин, Шкловский, теперь и я… И статья Горького. Раздел этот в проекте тоже у Подольского. Будут еще Познер и Шагинян.

17 января. КАВЕРИН — ПОЛОНСКОЙ.

<…> На днях собрались Тихонов, Федин и я — Миша[1384] не мог приехать по болезни. Готовим книгу Левы Лунца. Думаю, что удастся выпустить даже две книги. Первую — его, а вторую — о нем[1385].

Именно в эти дни произошел конфликт, существенно повлиявший на работу лунцевской Комиссии. Его причиной стал Федин, сыгравший решающую роль в запрещении романа Солженицына «Раковый корпус».

25 января. КАВЕРИН — ФЕДИНУ.

Мы знакомы сорок восемь лет, Костя. В молодости мы были друзьями. Мы вправе судить друг друга. Это больше чем право, это долг.

Твои бывшие друзья не раз задумывались над тем, какие причины могли руководить твоим поведением в тех, навсегда запомнившихся, событиях нашей литературной жизни, которые одних выковали, а других превратили в послушных чиновников, далеких от подлинного искусства <…> Не буду удивлен, если теперь, после того как по твоему настоянию запрещен уже набранный в «Новом мире» роман Солженицына «Раковый корпус», первое же твое появление перед широкой аудиторией писателей будет встречено свистом и топанием ног <…> Ты берешь на себя ответственность, не сознавая, по-видимому, всей ее огромности и значения. Писатель, накидывающий петлю на шею другому писателю, — фигура, которая останется в истории литературы независимо от того, что написал первый, и в полной зависимости от того, что написал второй. Ты становишься, может быть сам того не подозревая, центром недоброжелательства, возмущения, недовольства в литературном кругу. Измениться это может только в одном случае — если ты найдешь в себе силу и мужество, чтобы отказаться от своего решения.

А. И. Кондратович вспоминает, что свое письмо Федину Каверин принес показать в редакцию «Нового мира» («Видимо, он даже хочет, чтобы все знали о его поступках», — заметил в связи с этим Кондратович[1386]). Письмо Каверина Федину, как и аналогичное письмо Федину Твардовского, широко распространялось в самиздате; Федин на эти письма, естественно, не ответил, но в его письмах Слонимскому отныне имя Каверина не встречается или упоминается враждебно (Весной письмо Каверина Федину многократно передавали западные радиостанции, вещая на СССР, и 30 мая К. И. Чуковский записал в дневнике, что Каверин «очень взбудоражен тем, что его письмо к Федину передается по зарубежному радио. Я сказал ему: „Чего вам волноваться? У вас своя дача и деньги в банке“»[1387]; 3 июня об этом же пишет в дневнике А. К. Гладков («Каверин подавлен тем, что американцы передали его письмо»[1388]). В январе 1969 года А. Кондратович записал в дневнике о беседе в Отделе культуры ЦК КПСС: «С крупными писателями они боятся иметь дело. Уж что только не говорили о Каверине, о его письме к Федину, а подписали новую повесть Каверина без всякого согласования»[1389]).