Судьбы Серапионов - Борис Фрезинский

А теперь обратимся к переписке членов Комиссии по наследию Лунца[1373].

Индивидуальность их голосов в переписке несомненна. Велеречив торжественный стиль писем Федина; их интонация меняется от почти разнеженной до подозрительной, завуалированно злобной. Письма Слонимского многословны, их тон жалостливый и заискивающий. Письма Тихонова, сохраняющие черты графоманства его писаний послевоенных лет, становятся трусливыми, как только он начинает чувствовать дискомфорт сложностей. Пылкие, едва ироничные, с коротким дыханием фраз послания Шкловского поражают законопослушностью и боязнью неприятностей. Тон писем Полонской, как уже видел читатель, — несколько наивный и восторженный, что не мешает автору отчетливо видеть прошлое и не бояться своих слов. Заметим также, что в отнюдь не сжатой переписке Слонимского мы напрасно стали бы искать хоть каких-либо отголосков тех событий, которыми жила тогда интеллигенция страны — в ней не найти ни слова о повести Дудинцева, об альманахе «Литературная Москва», о «Новом мире», о мемуарах Эренбурга, о Солженицыне и т. д., ничего, что бы могло взволновать души, растревожить совесть…

1967 год

4 марта. ПОЛОНСКАЯ — ПОДОЛЬСКОМУ.

<…> Наш молодой «серапионов брат»[1374] сохранил силу прежних лет и добился (или добивается) разрешения на печатание Собрания сочинений Льва Лунца (и этому мы, Серапионы, обязаны Вашей инициативе). На днях он приезжал в Ленинград, говорил со мной по телефону и написал внушительное письмо Михаилу Леонидовичу Слонимскому, который является нашим «братом-кунктатором» и не замедлит (или замедлит) отозваться и примет на себя роль председателя комиссии по изданию Льва Лунца. И Н. Тихонов, и Виктор Шкловский, и Федин, и даже Паустовский подписались под заявлением, что же остается издательству! Время работает на нас: у меня появился режиссер, жаждущий поставить на телевизоре пьесу автора двадцатых годов. Он спросил меня, что бы я ему посоветовала и спросил об испанских пьесах Лунца. М. б. посоветовать ему поставить «Обезьяны идут»? <…>

Как раз в это время в производстве находился подписанный к печати 27 февраля 1967 года четвертый том Краткой литературной энциклопедии с заметкой В. Л. Борисовой о Лунце — «русском советском писателе, публицисте». Отметив, что литературно-эстетические взгляды Лунца состояли в «попытке утвердить искусство как самоцель», автор подчеркнул, что это было в большей мере «болезнью роста» и что «ранняя смерть оборвала только лишь начавшуюся литературную деятельность Лунца, незаурядный талант которого не раз отмечал М. Горький». Каждый новый том КЛЭ встречался в штыки идеологическими ортодоксами, становясь событием в борьбе с просталинскими силами.

16 марта. СЛОНИМСКИЙ — ФЕДИНУ.

<…> Последнее время я пишу Тебе письма подряд. На этот раз — по делу Лунца. Вчера мне позвонил Каверин и порадовал известием, что организуется комиссия по литнаследству Лёвиному. Это — отлично! При этом он сказал, что согласовано с Тобой мое председательство в этой комиссии, состоящей из Тихонова, Каверина и Шкловского. Это очень лестно. В то же время меня смутило то, что я, как председатель, могу оказаться недостаточно добросовестным. Все члены комиссии — в Москве, а председатель — в Ленинграде. При этом председатель отнюдь не молодой, обремененный возрастом и болезнями и потому неспособный к выездам в Москву чуть что. Чувствую, что ездить в Москву чаще, чем сейчас (а это приблизительно — раз в год) я буду не в состоянии. Каверин ответил, что от меня мало что потребуется, заседать не понадобится, а если я буду не председателем, а только членом комиссии, — то делу будет нанесен вред. Ясно, что после этого я немедленно согласился. Вообще я готов всячески, конечно, способствовать, как Ты понимаешь. И будь я москвич — я бы согласился безоговорочно. Мои сомнения были только практического свойства — ведь мое председательство (за исключением участия в составлении книги, в чем будет полезен и Подольский, собиратель произведений Лунца и биограф) окажется в большой мере формальным: один член комиссии в Ленинграде — это ничего, а председатель — тут уж не знаю как. Я председатель и даже иногда фактически член нескольких комиссий, но дела (даже Зощенко) удается решать здесь. Итак, я согласился, высказав все свои чисто практические соображения. Каверин зайти для более толкового и длительного разговора, к сожалению, не смог, говорил только по телефону. Он Тебе расскажет все, а я пишу Тебе, еще раз осмыслив дело. И меня интересует, как Ты думаешь на сей счет.

15 апреля. ФЕДИН — СЛОНИМСКОМУ.

<…> И вот пришло время, когда можно надеяться, что ты поможешь сказать доброе слово и о Лунце — хорошо, что ты соглашаешься возглавить комиссию по наследию его. Я думаю, дело найдет одобрение: разговор мой в СП по поводу плана Каверина принят был довольно положительно. Дорофеев[1375], которому поручили ознакомиться с «материалами» Лунца, нашел их «очень интересными». Напиши Каверину, чтобы он продолжал начатое в СП.

10 мая состоялось заседание Секретариата Союза писателей, которое постановило образовать Комиссию по наследию Льва Лунца. Федин в Комиссию не вошел. Каверин писал в «Эпилоге»: «Федину мы не решились предложить войти в комиссию, для этого он — председатель Союза писателей СССР — занимал слишком высокое положение. Нам он обещал содействие и сдержал обещание»[1376].

Надо думать, Каверин, друживший с Эренбургом, знал от него, чем оборачивается официальное участие Федина в работе комиссий по наследию. (Эренбург — один из инициаторов создания Комиссии по наследию Бабеля и ее бессменный участник — в свое время порекомендовал избрать председателем Федина, полагая, что его положение в Союзе писателей поможет Комиссии в реальном деле: издании книг, но, как вскоре обнаружилось, Федин и пальцем не пошевелил, чтобы преодолеть упорное сопротивление властей изданию книг Бабеля, и в одном резком письме Эренбургу (который был покруче Каверина в борьбе такого рода) грозил, что откажется от поста председателя Комиссии, считая абсурдным жаловаться себе на себя же. С тех пор Федин избегал официально участвовать в делах по литнаследству).

Сообщение о создании лунцевской Комиссии появилось в печати почти месяц спустя, т. к. 22–27 мая в Москве проходил Четвертый съезд советских писателей, и литературный генералитет был всецело занят тем, чтобы обращенное к съезду и направленное против засилья цензуры письмо А. Солженицына не нарушило официально благостного ритуала съезда. Все члены лунцевской Комиссии были делегатами съезда и виделись на нем. Каверин написал речь в поддержку Солженицына, но выступить ему не дали. Подольский пытался собрать первое заседание Комиссии в дни съезда, пользуясь присутствием в Москве всех ее членов, но это ему не удалось.