Восемнадцать лет. Записки арестанта сталинских тюрем и лагерей - Дмитрий Евгеньевич Сагайдак

Из соседнего купе тянет табачным дымком. Назимов просит передать табачку. Конвоир передаёт. Задымили. Каждый приспосабливается поудобнее скоротать остаток ночи.

Мы уже не подследственные, нам не грозит вызов к следователю, никто не будет добиваться подписания каких-то признаний, клеветы на самого себя, на своих друзей и просто знакомых. Мы уже сказали всё, что могли сказать, или не сказали ничего. Никто теперь не нарушит нашего сна, разве только луч карманного фонарика при очередном пересчёте «наличного состава». Можно спать совершенно спокойно, прикрывшись от него шапкой или просто рукой…

Утро застаёт нас в пути. Сон избавляет от ощущения голода. По-прежнему сильно хочется курить.

Попытки Каплера взять деньги и принести табаку, да чего-нибудь съестного, заканчиваются полным провалом.

За разрешение этой сложной задачи взялся Назимов. Уже через час мы были с табаком и буханкой хлеба. Взамен ушли французская зажигалка и джемпер Человского.

— Теперь он (конвоир) от меня никуда не денется, — самодовольно заявляет Назимов. — Поломался для приличия, и то совсем немного, а в тамбуре взял и зажигалку, и джемпер. Обещал на станции что-нибудь достать, а пока вот авансировал табачком и хлебцем…

Опыт Назимова находить себе подобных создал для нас условия «путешествия» с некоторыми удобствами. Мы имели табак, папиросы, хлеб, сахар, консервы. Нас не ограничивали в кипятке и пользовании уборной по потребности.

Стоило это, надо сказать, не так уж и дёшево. Ушли все деньги Каплера, пара сапог, туфли и три пары шёлковых чулок Человского. Теперь уже не выводили для обменной операции в тамбур — пользовались для этого просто кормушкой. Конвоир не оглядывался и не торопился мгновенно припрятать переданное нами.

Надо полагать, что начальник конвоя был при этом не только невольным свидетелем, но и активным участником. Взамен вещей французского производства, мы получали в основном продукты, которые были заготовлены для нас ещё в Москве (махорка, хлеб, консервы, сахар).

Мы не философствовали и не пытались подводить мораль установившимся отношениям между «врагами народа» и «неподкупным» конвоем. А конвой был полностью гарантирован, что «сделка» с нами не станет достоянием прокурора. Они хорошо знали, что тюремная этика была гораздо сильнее их понятий о честности. Она не позволит продать того, кто идёт на связь с заключённым.

Нас привезли в Киров (бывшую Вятку), в крупную пересыльную тюрьму. Уж везли бы сразу к месту назначения!

ЭТАП ВЯТКА — ИНТА

Двое суток сто шестьдесят человек провели в жарко натопленном бараке этой пересыльной тюрьмы. За это время только человек десять латышей и эстонцев ложились спать. А спали они в импровизированных спальных мешках.

Подумать только, какая предусмотрительность! У них оказались среди домашних вещей простыни. Из каждых двух таких простыней они сшили мешки и круглосуточно поочерёдно в них спали. ()дин из них залезал в мешок, над его головой товарищ завязывал тугой узел, а сам стоял и ждал своей очереди. Чередование происходило каждые три-четыре часа.

Все остальные полтораста человек провели эти сорок восемь часов стоя и бодрствуя. Причиной тому были несметные полчища клопов. Такого скопления этих насекомых в одном отдельно взятом бараке не было, наверное, нигде в мире! Они ползали по нарам и полу барака, сыпались со стен и потолка, покрытых слоем беспрерывно копошащейся и шевелящейся многомиллионной массы этих паразитов. Нам казалось, что все клопы мира вдруг оказались здесь, в этой тёмной вонючей камере. Они куда-то торопились, натыкались друг на друга, срывались в своём беге с потолка и стен, падали на головы и плечи людей. На полу скользко и в тоже время липко от раздавленных кровопийц. Сотни тысяч их гибнут под ногами, а им на смену бегут и срываются новые полчища!..

Пробыть в таком бараке не двое суток, а месяц было бы равносильно медленной смерти от потери крови или от сумасшествия. Неужели человеком придумана такая страшная казнь?! Где же начальник тюрьмы, где тюремные врачи, оперуполномоченные, старшие и младшие надзиратели?!

— А ведь могут сожрать живьём, — говорит Каплер.

— Недельку-другую не повезут, — определённо сожрут! — вторит ему Рабинович.

— Да, невольно запросишься обратно на Лубянку. А не написать ли нам такое коллективное заявление прямо на имя Берия? — почёсываясь, предлагает Человский.

— Смех-смехом, а плакать хочется. Уж на что я не чувствительный, а вот не могу уснуть, а спать хочется, как ни разу не хотелось даже на фронте, — вступает в разговор Назимов.

— Поджечь надо этот дом, а то помрём, они нас покушают, — отзывается топчущийся рядом с ним Мустафа.

Лишь двадцать минут в сутки отдыхали мы от клопов, выходя на прогулку. Клопы, которых мы выносили вместе с одеждой, были не страшны. Их быстро вылавливали и уничтожали, а вот пополнение их на всё время прогулки исключалось — неоткуда им было сыпаться.

На третий день меня вызвали к начальнику пересыльной тюрьмы. Разговор оказался чрезвычайно неожиданным и исключительно коротким.

— Ты имеешь второй срок. Наверное, приходилось ездить и ходить этапом не один раз, а потому мы решили назначить тебя старшим по вагону. Твои обязанности — распределять выдаваемую на вагон пищу и кипяток, а во время поверок сообщать начальнику конвоя о лицах, ведущих подготовку к побегу. Ты будешь иметь привилегию. Во время поверок будешь находиться у двери и не перебегать с одной половины вагона в другую.

Даже не задумываясь, сразу дал своё согласие, руководствуясь двумя соображениями. Во-первых, боязнью остаться ещё на один срок в клоповнике, а это было вполне допустимым предположением, как ответной реакцией в случае моего отказа и, во-вторых, тем, что сам был далёк от мысли когда-либо добывать себе свободу через побег.

* * *

Мне было хорошо известно, что делают с людьми, оставшимися в вагоне, из которого совершён побег. Буду ли старшим вагона, думал я, или не буду, всё равно приложу все усилия к тому, чтобы помешать побегу. Это сохранит жизнь решившего бежать и здоровье многих десятков людей — невольных соучастников такого побега.

Не было случая удачного побега. По крайней мере, за длинный десятилетний срок моего пребывания в лагерях, почти все случаи побега, за весьма редким исключением, заканчивались трагически.

Бежавшего ловили и добавляли срок. Это лучший из случаев. А чаще — убивали, или человек сам замерзал, умирал в болотах от голода и комаров. Нередки были случаи возвращения в лагерь с отмороженными руками и ногами. Людей, подозреваемых в помощи бежавшим, переводили в штрафные зоны, бараки усиленного режима, сажали в карцер