Король русалочьего моря - Т. К. Лоурелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Извини.
Флора махнула рукой, все еще не оборачиваясь.
– С давних пор так пошло, что если кто-то из нас хочет что-то знать, чего не расскажет бабка в твоей деревне, надо идти на поклон к иберийцам. Приходится выбирать.
Одиль кивнула в ответ этой неприкрыто безнадежной правде, и подумала, какой выбор сделала бы она сама. Лишиться шанса знать или встать на колени? Что ж, унижение ее не пугало, но, справедливости ради, она не жила в нем. Понять раба, борющегося за свободу, где только это можно и как только удается, может только тот, кто хоть шаг сделал по его дороге.
– Мне жаль, – сказала она то единственное, что могла сказать по праву и искренне.
Флора дернула плечом – не плавно и кокетливо, как все, что она делала рядом с мальчиками, а с угловатой резкостью.
– Прибереги жалость. Она товар особый, не всем нужен, и не ото всех.
Так могла бы сказать Леонор, к которой Одиль с жалостью не лезла и потому сейчас прикусила язык. Очень вовремя: похоже, они прибыли. От самой воды вели куда-то вверх, под низкий дверной проем, ступени, а из-за двери раздавались голоса, и притом изрядно раздраженные. Флора ловко прикрутила лодку к позеленевшим кольцам в стене, и обернулась – то ли помочь Одили выбраться, то ли посмотреть, как та будет одолевать легкую качку и скользкий камень. Одиль удовольствия ей не доставила и с маленькой злорадной благодарностью мадонне Венеции, которая учит своих детей сызмальства и этому, и много чему другому, выбралась.
Таиться у двери и подслушивать времени не было, и Одиль ее толкнула; она подалась на удивление легко, и она тут же шагнула в комнату, освещенную таким множеством свечей, от толстых, как в церкви, до огарков, что она поморгала, как сова, застигнутая дневным светом.
Комната была большой и, судя по каким-то бочкам и ящикам, попутно служила складом или погребом, если не схроном контрабандистов. На последнюю мысль Одиль навели ее нынешние обитатели: числом полудюжина, как один суровые, со статью моряков, обветренными лицами и жесткими глазами – что мужчины, что женщины. Они держались по стенам, некоторые сидя, а некоторые подпирали спинами. Только один угол пустовал, и там, стараясь выглядеть непринужденно и гордо, стояла Белла. А посередине, освещенный всеми этими свечами и словно притягивая к себе их свет, стоял Ксандер.
– …должен знать, где он – чтобы спасти вас всех! – услышала она, открывая дверь.
Сидевший напротив Ксандера человек, похожий на грубо вырезанную из просоленной коряги ростру, только сплюнул.
– Мы тут в спасении не нуждаемся, – сказал он. – Сами, знаешь ли, с усами, Альба нам не указ… А это кто?
Это он спросил про нее, Одиль; Флора, заметила она, за ней подниматься не стала.
– Мой друг, – сказал Ксандер так, что Одиль бы поклялась: наверху сейчас ударила молния.
– Кто для вас Альба, вы решите сами, – сказала она: не стоило нестись сюда, чтобы тянуть. – Они идут сюда, я ненадолго их опередила.
Сообщение никого, предсказуемо, не удивило – только Белла вздернула голову повыше, как будто ее родичи были уже у дверей, и не одни, а во главе одной из знаменитых иберийских терций.
– Тогда и нам пора, – усмехнулся собеседник Ксандера, от которого эта новонайденная горделивость тоже, конечно, не ускользнула. – Заодно и иберийскую девчонку прихватим. Лишней не окажется. Ты с нами, принц, или подождешь хозяев?
Белла возмущенно нахмурилась и шагнула в его сторону, словно собираясь что-то сказать – наверняка по-иберийски надменное и непоправимое.
– А ты молчи, – сказал ей Ян, почти не глядя в ее сторону. – А то рот заткнем.
Одиль чуть не сказала им, что они сошли с ума. Что как бы ни простирались каналы, и какие бы еще укрытия ни скрывались под дамбами, их найдут, перероют все Нидерланды заново, лишь бы найти. Что это должен был понимать каждый, у кого есть хоть капля ума и хоть немного самосохранения, какое природа, несомненно, дала всем, кто дожил до взрослого возраста. Но посмотрев на оставшегося пока ей неназванным мужчину, она говорить не стала ничего. Застарелая, выстоянная ненависть, которой от него полыхало, как жаром от печи, говорила сама за себя, и яснее ясного – с безумием не рассуждают.
Ксандер и не рассуждал. Он не шагнул вперед, не выпрямился в попытке казаться выше, как это часто бывает, не сжал кулаки, вообще ничего. Только волосы его светились в сиянии свечей, не буйным огнем, а властным спокойствием солнца, и глаза его были холодны, как его родное море.
И глядя на него, немы были все, даже разъяренная Белла.
– Я не принц, – сказал он. – Я король по праву. И ваш пленник под моей защитой. Враг он или нет, решать мне. Не вам, Ян, и не моей матери – мне. Где он?
Ян встал с бочки, на которой сидел, и сощурился, и на побагровевшем лице ясно проступил широкий, пересекающий всю щеку шрам. Это Винсента Ксандер тогда сгреб в охапку, а здесь шансов на вколачивание ума не было никаких: Ян был Ксандера на полголовы выше и раза в два шире в плечах, и, судя по мощным как у мясника рукам, силы в этом превосходном теле было более чем достаточно.
Ксандер, впрочем, ни о чем подобном и не думал. Он все еще стоял спокойно, как охотник перед медведем, пришло Одили на ум сравнение: один из двух уже определил судьбу обоих, и, несмотря на силу, это был не медведь.
Минуту они так молчали, и наконец Ян сплюнул.
– Как знаешь. Охота спасать врагов, пусть на твоей совести и будет. У старого маяка он.
– Прилив, – вырвалось у Ксандера.
– Точно, – Ян снова усмехнулся. – Договоришься с морем и русалками – забирай с потрохами, не успеешь – не мне жалуйся и не госпоже Августе.
– Договорюсь, – Ксандер вернул себе на мгновение соскользнувшее самообладание. – Уходите. Если…
– Это не он!
Адриано ворвался в дверь так стремительно, что чуть не сшиб Одиль, а столкнувшись с ней, схватил ее в охапку и потряс, на чем она обнаружила, что братец был еще и мокрым, а не только нечленораздельным.
– Это не он, – выдохнул он ей в лицо, и прежде, чем она смогла
