Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова - Венедикт Ерофеев

<…>

– Прочь, самозванец! – повелительно вскричала она. – Я моего князя жена, не боюсь твоего ножа!

<…>

Он бросился бежать; но она тотчас же вскочила за ним, хромая и прискакивая» («Бесы», ч. 2. гл. 2).

40.16 C. 99. Именем щедрот твоих – дай припомнить!.. —

Стилизация под Священное Писание: «Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои» (Пс. 50: 3; см также 24: 6, 39: 12, 68: 17, 76: 10, 78: 8, 102: 4, 118: 156, 144: 9).

40.17 Камердинер! Я позвонил в колокольчик… <…>

– Ка-мер-ди-нер!.. —

Ближайшая аллюзия – взаимоотношения Обломова и его слуги Захара у Гончарова:

«Пробило половина десятого, Илья Ильич встрепенулся. <…>

– Захар! – закричал он. <…>

Илья Ильич, погруженный в задумчивость, долго не замечал Захара. Захар стоял перед ним молча. <…> Захар ушел, а Илья Ильич продолжал лежать и думать <…> Прошло с четверть часа. <…>

– Захар! <…> Захар ушел, а Обломов погрузился в размышления. Через несколько минут пробило еще с полчаса. <…>

– Захар, Захар!» («Обломов», ч. 1, гл. 1).

Возможны также ассоциации с библейским пророком: «Пришлые в дому моем и служанки мои чужим считают меня; посторонним стал я в глазах их. Зову слугу моего, и он не откликается; устами моими я должен умолять его» (Иов. 19: 15, 16).

40.18 C. 99. Вошел слуга, весь в желтом, мой камердинер по имени Петр. Я ему как-то посоветовал, спьяну, ходить во всем желтом, до самой смерти, – так он послушался, дурак, и до сих пор так и ходит. —

В комедии Шекспира «Двенадцатая ночь, или Как пожелаете» по ходу действия камеристка богатой графини Оливии Мария с целью розыгрыша пишет любовное письмо якобы от имени графини управителю Мальволио (акт 1, сц. 3), не отличающемуся особым умом. Мальволио читает это письмо и в числе прочих «комплиментов» в свой адрес отмечает следующий: «Вспомни, кому нравятся твои желтые чулки и кто всегда хотел тебя лицезреть в подвязках накрест» (акт 2, сц. 5); и без труда догадывается, что писала это письмо графиня: «Это она недавно восхищалась моими желтыми чулками и похвалила мою ногу, перевязанную крест-накрест <…> Я буду выдающийся, смелый, в желтых чулках, в подвязках накрест, их тут же надо надеть» (акт 2, сц. 5). С этих пор он не снимает с себя желтых чулок; в разговоре с недоумевающей по поводу его странного поведения Оливией Мальволио замечает о себе: «Никаких черных мыслей, просто ноги у меня желтые» (акт 3, сц. 4). В финале, при объяснении с Оливией, Мальволио, считающий себя оскорбленным ветреной графиней, цитирует ей якобы написанное ею письмо: «Зачем все эти признаки приязни? / Велели улыбаться и носить / Подвязки накрест с желтыми чулками <…>» (акт 5, сц. 1).

В этом контексте – через «я ему посоветовал» – Веничка вновь надевает на себя женскую маску, ведь у Шекспира Мальволио пишет камеристка.

40.19 C. 100. —…Зажги-ка канделябры. Я люблю, когда горят канделябры, хоть и не знаю толком, что это такое… —

Поясню: канделябр (фр. candelabre) – вид подсвечника с разветвлениями (от двух и более) для свечей. Ср. у Андрея Белого: «Забыта лежит табакерка… / Приходят зажечь канделябры…» («Прощание», 1903).

40.20 —…почему же ты не встал и меня не разбудил? Почему?

– Да зачем мне тебя было будить! В этом вагоне тебя незачем было будить, потому что ты спал в том. А в том – зачем тебя было будить, если ты в этом и сам проснулся? —

Ситуация «грубый слуга, прекословящий хозяину» встречается, например, у Гончарова (40.17), причем Захар постоянно должен будить Обломова:

«[Захар] обращался фамильярно и грубо с Обломовым <…> наружные сношения Обломова с Захаром были всегда как-то враждебными. <…>

[Обломов: ] —…Я теперь прилягу немного <…> может быть, я с часик и усну; а в половине пятого разбуди. <…>

[Захар] вошел в кабинет. <…>

– Илья Ильич! – Захар слегка тронул Обломова за рукав. – Вставайте: пятого половина.

Илья Ильич только промычал в ответ на это, но не проснулся. <…>

– <…> Вставайте.

– Поди прочь! – Илья Ильич проворчал и погрузился опять в тяжелый сон» («Обломов», ч. 1, гл. 1, 7, 8, 11).

Здесь же уместно напомнить изречение «Для камердинера/лакея нет героя», которое в свое время комментировал Гегель: «Для лакея нет героя; но не потому, что последний не герой, а потому, что тот – лакей, с которым герой имеет дело не как герой, а как человек, который ест, пьет, одевается» («Феноменология духа», 1807).

40.21 —…Видишь ли, Петр, я никак не могу разрешить одну мысль. Так велика эта мысль. —

«Разрешение мысли» в различных контекстуальных вариациях связано прежде всего с Достоевским, у которого оно является важным структурообразующим (сквозным) элементом «Преступления и наказания»:

«Вдруг он [Раскольников] вздрогнул: одна, тоже вчерашняя, мысль опять пронеслась в его голове. Но вздрогнул он не оттого, что пронеслась эта мысль <…> да и мысль это была совсем не вчерашняя» (ч. 1, гл. 4); «Он спросил чаю, сел и крепко задумался. Странная мысль наклевывалась в его голове, как цыпленок из яйца, и очень, очень занимала его» (ч. 1, гл. 6); «Раскольников забыл про удар; одна беспокойная и не совсем ясная мысль занимала его теперь исключительно» (ч. 2, гл. 2); «Он отгонял мысль: мысль терзала его» (ч. 1, гл. 6); «– Постойте! <…> вы всё перебиваете, а у меня мысли мешаются…» (ч. 3, гл. 1); «Впечатление этой мучительной мысли было так сильно, что он, на мгновение, почти совсем забылся, встал с места и, не глядя ни на кого, пошел вон из комнаты» (ч. 3, гл. 3); «Но почти в ту же минуту он как-то вдруг стал беспокоен, как будто неожиданная и тревожная мысль поразила его. Беспокойство его увеличивалось» (ч. 3, гл. 6); «Порою он останавливался неподвижно перед какою-нибудь мыслию» (ч. 3, гл. 6); «Он с упорством остановился на этой мысли» (ч. 4, гл. 4); «Все тверже и тверже укреплялась в нем мысль…» (ч. 4, гл. 5); «…отталкивал он от себя эту мысль, чувствуя заранее, до какой степени бешенства и ярости может она довести его, чувствуя, что от бешенства с ума сойти может» (ч. 4, гл. 5); «Мелькала постоянно во все эти дни у Раскольникова еще одна мысль и страшно его беспокоила, хотя он даже старался прогонять ее от себя, так она была тяжела для него! <…> Мысль эта иногда, даже во сне, мучила его, но в первый еще раз она явилась ему так сознательно ярко, как теперь, когда он шел к Свидригайлову. Одна уже мысль эта приводила его в мрачную ярость» (ч. 5, гл. 3); «В то же мгновение вдруг одна мысль ярко озарила его, – точно ждала, чтобы поразить его окончательно» (ч. 6, гл. 8).

У Аксенова встречается та же аллюзия на Достоевского: «Однажды он [Патрик Тандерджет] пришел ко мне [главному герою] и сказал, что ему не дает спать одна большая мысль. Какая же мысль? А вот какая…» («Ожог», 1975).

Встречается мотив «разрешения мысли» и у других писателей и поэтов – у Льва Толстого: «И вдруг опять всплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой» («Война и мир», т. 3, ч. 3, гл. 32); «Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни» («Война и мир», т. 4, ч. 1, гл. 10); у Розанова: «Но меня вдруг поражало что-нибудь. Мысль или предмет. <…> „Пораженный“, я выпучивал глаза: и смотрел на эту мысль, предмет <…> В отношении к предметам, мыслям <…> у меня была зачарованность» («Опавшие листья», короб 1-й); у Саши Черного: «Эта мысль меня так мучит, / Эта мысль меня так давит…» («Кумысные вирши» (4), 1909).

40.22 C. 100. – А вот какая: выпить у меня чего-нибудь осталось?.. —

Вот пример схожих взаимоотношений хозяина и слуги из Эренбурга:

«Привыкнув к трубке, он [Невашеин] курил ее часто <…> вечером у себя, на пролежанном турецком диване, гадая, пойти ли в пивную, где скверный портер, но зато дипломатическая слава, или послать старого слугу Афанасия в лавку за четвертью милой белоголовки и распить ее безо всяких стеснений, вздыхая о титуле посла в Сиаме и о воздушном бюсте Елены Прекрасной, то есть жены Штукина. <…> Поздно вечером Невашеин послал Афанасия за спиртом – водки давно не было» («Тринадцать трубок», трубка 1-я).

41. Омутище – Леоново

41.1 C. 100. Леоново —

железнодорожная платформа на магистрали Москва – Владимир, последняя остановка перед Петушками.

41.2 C. 100–101. …Петр… встал и зажег канделябры. <…> Петр все глядел на меня, стоя надо мной. —

Сходная сцена встречается у Достоевского, причем также с участием камердинера Петра: «Давно смерклось, и Петр принес свечи. Он постоял надо мной и спросил, кушал ли я? Я только махнул рукой. Однако спустя час он принес мне чаю, и я с жадностью выпил большую чашку» («Подросток», ч. 2, гл. 8).

41.3 C. 101. Фридрих Шиллер и Антон Чехов. —