Мозаика Парсифаля - Роберт Ладлэм

Если смерть Маккензи связывала доктора Колина Шипперса с организацией операции на Коста-Брава, точнее — с той ее частью, которая не имела отношения к замыслу Белого дома, — то это означает, что Шипперс появился в центре Рандолфа по приказу «крота» из госдепа, «памятливого», который воспользовался паролем «Двусмысленность». «Памятливый» ни за что не поручит столь ответственное дело, как убийство сотрудника ЦРУ, и не простого, а специалиста по тайным операциям, кому-либо не из своих. Следовательно, надо исходить из того, что Шипперс — сам «памятливый путешественник»; при первом же намеке на тревогу он уйдет в подполье, оборвав все контакты с «Двусмысленностью» и, собственно, саму возможность обнаружить «крота» в госдепе. Все источники информации были доступны «памятливым». Личные дела персонала учреждений, кредитные и банковские операции, даже материалы проверок, устраиваемых ФБР, — все это находилось под пристальным вниманием добровольных или вынужденных информаторов — русских осведомителей и шантажируемых чиновников, предупреждающих советских агентов, которые были, по сути, стопроцентными американцами, о том, что к ним кто-то проявляет интерес. Такая практика в сочетании с Четвертой, Пятой и Шестой поправками к «Биллю о правах» делала практически невозможным поимку «памятливого». Как полноправный гражданин страны, он находится под защитой Конституции Соединенных Штатов. До того, как закончится расследование, Большое жюри вынесет решение о привлечении обвиняемого к ответственности, до официального уведомления о характере и причинах обвинения «памятливый путешественник» успеет благополучно скрыться, чтобы всплыть на поверхность через несколько недель или месяцев под Другим именем, с иной биографией, а иногда и с новым лицом благодаря усилиям московских хирургов.

Однако, как упоминал в Афинах Ростов, по иронии судьбы это «глубокое погружение» приводило к противоположным результатам. Очень часто американская действительность подрывала обязательства «памятливых» по отношению к Советскому Союзу. Во время своих редких, но необходимых посещений Москвы они неизбежно сравнивали обе страны. В конечном итоге «памятливые путешественники» оказались гораздо менее продуктивными, чем на то мог надеяться КГБ в свете затраченных усилий и ресурсов. При этом разоблачение одного из них в суде вело к полной дискредитации всей программы.

Но и в этом случае существовали исключения. «Крот» под кличкой «Двусмысленность», бродящий по священным коридорам госдепа, блестящий, респектабельный патологоанатом, прыгающий из одной лаборатории в другую. Кто знает, сколько из этих лабораторий могло принадлежать разведывательным службам? Уже эти двое оправдывали затраты Москвы на «памятливых». «Двусмысленность», несомненно, руководил Шипперсом и контролировал его, будучи одновременно и яркой звездой на небосводе КГБ. Однако он не информировал КГБ о развернувшемся кризисе. Площадь Дзержинского не просто отмежевалась от Коста-Брава и всего связанного с этой операцией безумия; их слабая осведомленность об этих событиях обеспокоила, вероятно, не одного Петра Ростова.

Это логично. Произошли события, которые не должны были иметь места без ведома Москвы. Сотрудник ВКР угодил в западню и был ранен в Париже Хейвелоком, основным действующим лицом с Коста-Брава. Не требовалось большого ума понять, что источники приказов, которым следовал сотрудник ВКР в Париже, сознательно скрывались, и установить их в сложной машине русских разведслужб было практически невозможно. Совершенно естественно, что Ростов встревожился. Призрак фанатиков из ВКР мог испугать самого правоверного марксиста не меньше, чем Хейвелока. Ясно, что неизвестный под кодовым именем «Двусмысленность» направлял своим руководителям в КГБ только рутинную информацию, приберегая поистине взрывные сведения для своих настоящих хозяев из ВКР.

Ростов все это почувствовал, но не смог точно определить, не говоря уже о том, чтобы разоблачить. Вот почему он сообщил об этом своему противнику — бывшему сотруднику Консопа. Он сказал, что больше не враг им, потому что появился другой, возможно, их общий враг.

Если бы Ростов знал, насколько он прав в своих догадках, он мог бы пойти и на более тесный контакт, даже под угрозой расстрела, подумал Майкл. Но в одном Ростов ошибался: Хейвелок не перестал считать русских врагами. По сути, никто не мог полностью доверять другому хотя бы по той простой причине, что ни Москва, ни Вашингтон никогда на это не пойдут. И даже страшная угроза Парсифаля ничего тут не изменит.

Безнадежный сумасшедший мир... Сумасшедший, как и его бывший спаситель Энтони Мэттиас; суперзвезда.

— Как ты думаешь, сколько времени это займет? — спросила Дженна, сидя напротив Майкла в небольшой, залитой солнцем нише на кухне, где они пили свой утренний кофе.

— Трудно сказать. Все зависит от того, насколько убедителен будет Рандолф и как скоро у Шипперса возникнут подозрения, что за страховой компанией может стоять некто иной. Возможно, все произойдет сегодня, завтра... послезавтра. Не исключено, что и этой ночью.

— Я думала, ты хочешь, чтобы Рандолф вынудил его действовать как можно поспешнее. Мы не можем позволить себе терять время.

— Я не могу позволить, чтобы мы потеряли Шипперса. Он — единственная нить, которая у нас есть. Его имя не фигурирует в медицинском заключении. Организовать это было не сложно, учитывая желание Рандолфа скрыть истинную причину смерти, ведь он считал, что Маккензи покончил с собой. Шипперс прекрасно понимает, что его имя всплывет только в том случае, если Рандолф решится на саморазоблачение, а на это он никогда не пойдет — не только из практических соображений, но и из самолюбия.

— Но быстрота для нас — все, — не соглашалась Дженна. — Боюсь, что я до конца не понимаю твою стратегию.

Хейвелок вопросительно посмотрел ей в глаза.

— Не уверен, что я сам все понимаю. Я всегда знал одно — для того чтобы иметь успех в этом бизнесе — в нашей так называемой профессии — необходимо научиться влезать в шкуру противника. Думать, как он, стать им, а затем поступить так, как он меньше всего ожидает. Сейчас же мне необходимо думать за человека, в шкуру которого я влезть не могу. За человека, который буквально состоит из двух личностей. — Майкл отпил кофе и, разглядывая свою чашку, продолжил: — Только подумай: американское детство, юношество... бейсбол, хоккей, книги и музыка... друзья в школе и колледже, встречи с девушками, рассказы о себе людям, которым симпатизируешь... И все эти годы приходится носить в себе тайну, которой невозможно ни с кем поделиться. Противоестественно. Скажи, как «памятливым» удается хранить свой секрет всю жизнь?

— Не знаю. Но ты сейчас обрисовал человека, которого я хорошо знаю.

— Кого же? Самого себя, милый.

— Чепуха. — Хейвелок поставил чашку. Было видно, что он хочет завершить разговор и убраться из кухни как можно быстрее.

— Разве? — Дженна через стол коснулась его руки. — Скольким друзьям в школе и колледже, скольким девушкам или людям, которые тебе нравились, ты рассказывал о Михаиле Гавличеке и о Лидице? Кто знает о твоих страданиях в Праге, когда ты доставлял тайные донесения, будучи обвязанным взрывчаткой? Скажи мне, сколько человек?

— Рассказывать не было смысла. Все ушло в историю.

— И я бы этого не знала — мы бы этого не знали, если бы наше руководство не настояло на глубокой и всесторонней проверке. Ваши разведывательные службы не всегда направляли в Восточную Европу своих лучших людей, а за ошибки приходилось платить нам. Но затем нам доставили досье на Гавличека и всю семью Гавличеков (все сведения, кстати, легко поддавались проверке). Пакет в запечатанном виде был привезен одним из высокопоставленных чиновников госдепа. Стало ясно, что твое непосредственное руководство, то есть те, с кем мы поддерживали постоянные контакты, ничего не знали о твоем прошлом. По какой-то причине оно хранилось в тайне. В тебе самом сидели две личности. Почему, Михаил?

— Я же сказал. Мы с Мэттиасом решили, что так будет лучше. Все должно остаться в моем прошлом.

— Значит, ты не хотел жить с этим, предпочел скрыть ото всех часть своей жизни.

— Так и будет.

— Я много раз была свидетельницей того, как люди старше тебя вспоминали те дни. Ты же молчал. Ничем не выдавал, что тоже помнишь их.

— Я был последователен.

— Как и Шипперс, ты был там и в то же время оставался невидим. Ты принимал участие, но твоя подпись нигде не появилась.

— Это совсем другое дело.

— Другое, согласна, да не совсем, — стояла на своем Дженна. — Ну да ладно. Итак, ты не можешь позволить начать обычное расследование в отношении Шипперса, потому что информаторы могут предупредить его, и он скроется, унеся с собой тайну. Ты ждешь его реакции на звонок Рандолфа. Ты надеешься, что он решит выяснить, действительно ли эта страховая компания... Как это говорят?..