Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи - Ольга Матич

В 1998 году я приезжала на очередные организованные Прохоровой Банные чтения («Социология и метафизика успеха») с докладом о мафиозных надгробиях в России 1990-х годов: «Успешный мафиозо – мертвый мафиозо…» Так как я начала с Мавзолея, слушатели стали выходить из зала, но, осознав, что доклад мой – не о Ленине, а о новых надгробиях (и сопровождается показом фантастических, тогда еще аудитории неизвестных екатеринбургских кладбищенских памятниках), возвращались. В рамках XXIV Московского кинофестиваля Ирина с моей подачи устроила конференцию «Белая гвардия в Голливуде» – о русской теме в американском (и европейском) кино 1920–1930-х годов.

Как я неоднократно пишу, на рубеже XX–XXI веков я увлеклась маргинальными темами. Первые варианты моих статей о мафиозных памятниках и русских статистах в голливудских фильмах о России были опубликованы в «Новом литературном обозрении». Лучшим фильмом был «Последний приказ» (1928) Джозефа фон Штернберга с великим немецким актером Эмилем Яннингсом, игравшим бывшего главнокомандующего царской армией, который после революции попадает в Голливуд и становится жалким статистом. По иронии эмигрантской судьбы безымянными статистами в «Последнем приказе» были настоящие русские генералы. Этот фильм я показала на кинофестивале, и он имел предсказуемый успех. Последний раз я его показывала в Коктебеле в рамках Волошинских чтений в 2011 году – успех был не меньший.

Одним из принципов «НЛО» стало новое отношение к филологии, установка на пересмотр установившихся филологических практик в российском литературоведении и введение в него «веселого» начала: «самых разнообразных жанров (кроме скучных и непрофессиональных)».. Об этом писала Прохорова в обращении к читателям в первом номере. В каждом номере по-прежнему есть разделы по теории, истории и практике, а культурологический подход к тексту постепенно приобрел не менее (иногда и более) важное значение, чем узкое, строго филологическое понимание художественной литературы.

Журнал менялся, уделяя все больше места новым течениям в гуманитарных науках: новому историзму, междисциплинарности и существованию человека в обществе, тому, что главный редактор и авторы «НЛО» называют «антропологическим поворотом»; западная наука знала «культурные», «постмодерные», «пространственные», «географические», «антропологические» повороты, и все они основывались на преодолении дисциплинарных границ. В связи с переменами в ориентации журнала менялся состав его редакторов; сейчас отделом теории заведует Николай Поселягин, отделом истории – Татьяна Вальзер, а отделом практики – Александр Скидан. Бывшего сотрудника «НЛО», милейшего Митю Харитонова я благодарю за редактуру этой книги.

Ирине Прохоровой я приношу благодарность за поддержку моих научных и околонаучных начинаний. Я печатаюсь в России в основном благодаря ей. Если говорить о миссии старой эмиграции – своеобразном возвращении на бывшую родину, – то издательство «Новое литературное обозрение» и его главный редактор помогли мне осуществить мой замысел: вернуть мою семью и близких ей представителей белой эмиграции в Россию. Благодаря Ирине мои «Записки русской американки» опубликованы здесь. Напомню, что Судоплатов писал отцу: «…сознание того, что когда-нибудь (ведь наша жизнь прошла для будущего) там в России кто-то возьмет в библиотеке Вашу Книгу или сборник „Первопоходник“», прочтет их, задумается и понесет скромный букетик к памятнику Белому воину или поедет поклониться кургану на Перекопе, – нас утешает»[612]. Извините, Бога ради, за сентиментальную высокопарность – мне лично белогвардейский дискурс близок и одновременно чужд, но это сентиментальное чувство я в данном случае разделяю.

Чарли Бернхаймер, или Мой последний муж

Он был настоящим американцем. Во всяком случае, так его воспринимала я, хотя некоторые американцы таковым не считали. Отец Чарли родился в Германии и в Америку попал уже взрослым, а мать, хотя и родилась тут, проводила много времени во Французской Швейцарии, откуда были родом ее родители. Я познакомилась с Чарльзом Бернхаймером (1942–1998) в Беркли, на приеме в честь югославского кинорежиссера Душана Макавеева, который уже много раз упоминался. Это было весной 1994 года, вскоре после того как я переехала в Беркли.

Чарли проводил здесь свой творческий отпуск; он был профессором Пенсильванского университета в Филадельфии, где преподавал французскую литературу и компаративистику. А я скучала по Лос-Анджелесу; бывали дни, когда каждая берклийская пальма вызывала у меня приступ ностальгии. Во время одного из них, особенно острого, я позвонила в Университет Южной Калифорнии своему бывшему декану, Маршаллу Коэну[613], и спросила, могу ли я вернуться; он ответил утвердительно, но посоветовал как следует подумать, прежде чем принимать окончательное решение. Мне было пятьдесят три года – возраст, в котором пускать корни на новом месте непросто.

Ко времени нашего знакомства я успела прочесть книгу Бернхаймера о падших женщинах[614], но главное – его семья происходила из Баварии, а ведь там под конец войны поселилась и моя семья. Детьми мы с ним научились плавать в Штарнбергском озере; в тех местах была семейная вилла его отца, национализированная в конце 1930-х годов и возвращенная после войны. Чарли происходил из династии мюнхенских Бернхаймеров, владевших фирмой по торговле антиквариатом, которую основал в 1864 году его дед Леманн. Фирма славилась на всю Европу гобеленами и персидскими коврами; среди ее клиентов были сумасшедший баварский король Людвиг II, утонувший при неизвестных обстоятельствах в том же Штарнбергском озере (дед Чарли обставлял его дворцы, включая знаменитый Нойшванштайн), немецкие магнаты Круппы, американский медиамагнат Уильям Рэндольф Херст[615]. В 1930-е годы Томас Манн купил у Бернхаймеров письменный стол, который потом увез в Америку.

Бернхаймер и я в Монтерее (1996)

Ничего общего между нашими семьями не было, но воспоминания о Баварии нас тут же сблизили. В последний раз Чарли побывал на Штарнбергском озере в 1956 году. Его отец Рихард (Ричард) Бернхаймер, вместо того чтобы заниматься семейным делом, стал искусствоведом. В 1933 году, после назначения Гитлера рейхсканцлером, он уехал в Америку и сделался профессором Брин-Мор-колледжа под Филадельфией (там и родился Чарли), а также сотрудником Института передовых исследований в Принстоне, где познакомился с самым видным его сотрудником, Альбертом Эйнштейном, с которым потом музицировал: Бернхаймер играл на рояле (говорят, очень хорошо), а Эйнштейн – на скрипке.