Религиозные судьбы великих людей русской национальной культуры - Анатолий Ведерников

Этот восторженный отзыв передает нам нимало не искаженный облик Хомякова как человека универсально одаренного и многостороннего в своих интересах. Таким он и был в действительности. Но образ даровитой и разносторонней личности, сложившейся в нашем представлении, нисколько не раскрывает внутреннего мира Хомякова, его интимной скрытой сущности, о которой никак нельзя судить по внешним выявлениям даровитости и живого темперамента. Пока для нас представляется очевидной только хаотичность богатой натуры, и в этом хаосе разнородных влечений и интересов весьма трудно найти место и оправдание серьезным богословским занятиям этого замечательного человека. Поэтому попытаемся проникнуть в душу Хомякова иным путем, именно через рассмотрение его характеристических свойств и отношений к окружающему миру. В этом направлении Н. А. Бердяев дал нам наиболее полную характеристику Хомякова, и мы воспользуемся ею, хотя лишь отчасти, для проникновения в мир внутренних переживаний этой исключительной личности.

Казалось бы, что в поэзии Хомякова легче всего найти ключ к тайнам его души. Но Бердяеву представляется, что в стихотворениях Хомякова очень мало поэзии, а в поэзии этой совсем нет личности и интимности. Но значит ли это, что область поэзии совершенно исчерпывается интимностью и лирикой? – Конечно, нет. Поэзия гораздо шире этих двух психологических категорий. Мы забываем, что есть люди, для которых жизнь природы и человечества является величайшей поэмой о делах Божиих и людских. Совсем не существенно, в какой форме выражают они свое впечатление от чтения этой великой поэмы – в образах поэзии или прозы, в философских суждениях или в нормах поведения. Важно то, что любой результат этого «чтения» будет покоиться на истинно поэтическом переживании окружающего миропорядка. Важно то, что человек этого рода воспринимает мир как целое и совершенное произведение Божественной мудрости и, следовательно, является истинным поэтом. И еще важнее то, что его душа все свое содержание видит в переживании красоты мира, его целесообразности и смысла. Таким поэтом, выразившим свое восприятие мировой жизни не в стихах только, но и в суждениях религиозно-философского порядка, был Хомяков.

В нем разум и воля несомненно преобладали над чувством, но не в том смысле, что он был беден чувствами. Совершенно напротив: его разум вырастал и расцветал на глубокой и тучной почве космического чувства, которое возникало у него в точке касания с Источником бытия. Из этого космического, вернее религиозного, чувства у него возникало законное стремление определить как смысл процесса всемирно-исторической жизни, так и ту долю этого смысла, которая приходилась на русский народ. Задача слишком трудная, чтобы вылиться в четкую формулу отвлеченного умозаключения. Задача и неразрешимая для разума, что Хомяков понимал совершенно ясно. Но, понимая это, он не всегда отдавал себе отчет в том, что ко многим тайнам веры и жизни он подходил с одной силой своего ума и тем самым отдавал свои гениальные интуиции в плен рационалистических построений. Правда, не всегда, не везде и не весь он пленялся своим разумом, но весьма кстати следует заметить, что когда Хомяков задумал перевести свои чисто религиозные интуиции на язык систематической философии, то смерть от холеры внезапно пресекла это намерение. То же самое и при подобных же обстоятельствах случилось с его другом И. В. Киреевским, и в этом совпадении нельзя не усматривать предупредительного вмешательства Божественного Промысла.

Религиозная сущность души А. С. Хомякова

Несмотря на соблазны своего могучего ума, Хомяков был органически религиозен. Но – согласимся с Бердяевым – религиозность Хомякова была более бытовая, чем мистическая. «Он бесконечно дорожил русским православным бытом, всем душевным обликом этого быта, вплоть до мелочей и подробностей. В нем не было религиозной тревоги, религиозной тоски, религиозной жажды. Это был религиозно сытый человек, спокойный, удовлетворенный… Спокойно, твердо, уверенно пронес Хомяков через всю свою жизнь свою православную веру, никогда не усумнился, никогда не пожелал большего, никогда не устремил взора своего в таинственную даль. Он жил религиозно, в Церкви каждый день, жил каждым днем, без чувства катастрофичности, без жути и ужаса. Он жил настоящим, освещенным православной верой, жил органически». Так говорит о Хомякове упомянутый выше оратор, подчеркивая гранитную цельность его личности.

Но в этой крепкой бытовой религиозности мне хотелось бы подчеркнуть не столько внутреннее здоровье и благополучие хомяковской природы, сколько стабильность и, следовательно, неподвижность известного душевного уклада и настроения, установившегося с детства и не выходившего до конца жизни из определенных традиционных рамок. Подчеркивая эту стабильность, я хочу сказать: не было ли в ней некоторой опасной самоуспокоенности, не позволившей Хомякову расширить свой обычный уставной аскетизм до пределов более высокого, более трудного подвига?

Обращенный на разгадку внутреннего мира Алексея Степановича, этот вопрос таит в себе определенную тревогу о его религиозной судьбе, несмотря на то что он был настоящим рыцарем Православия. «В любой момент дня и ночи готов он был во всеоружии стать на защиту Православной Церкви. В его отношении к Церкви не было ничего расслабленного, колеблющегося, неверного. Он прежде всего верный и твердый, в нем был камень церковный. Хомяков родился на свет Божий религиозно готовым, церковным, твердым и через всю свою жизнь пронес он свою веру и свою верность. Он всегда был благочестив, всегда был православным христианином. В нем не произошло никакого переворота, никакого изменения и никакой измены. Он единственный человек своей эпохи, не подвергшийся всеобщему увлечению философией Гегеля, не подчинивший свою веру философии. Ясность церковного сознания сопутствует ему во всей его жизни. Всю свою жизнь он соблюдал все обряды, постился, не боялся быть смешным в глазах общества индифферентного, равнодушного. Это высокая черта характера Алексея Степановича» (Н. А. Бер дяев). Характеристика эта, безусловно, верна, но без выявления скрытых побуждений человека она говорит не более, как о внешней стороне личности. И наш тревожный вопрос о том – не скрывает ли эта благополучная хомяковская религиозность какой-нибудь глубоко скрытой, тайной болезни духа? – остается в полной силе, пока не получит удовлетворительного разъяснения в дальнейшем.

Любовь к свободе входила в духовный облик Хомякова одним из существенных элементов его мироощущения и мировоззрения. «Хомяков верил, что начало органической свободы заложено прежде всего в Восточном Православии, а затем и в духе русского народа, в русском древнем быте, русском складе души и отношении к жизни. Запад не знает истинной свободы, там все механизировано и рационализировано. Тайну свободы ведает лишь сердце России, неискаженно хранящее истину Христовой Церкви, и она лишь может поведать эту тайну современному миру, подчинившемуся внешней необходимости» (Н. А. Бердяев). Весьма существенно и важно, что представление о свободе связывалось для Хомякова с Православием, но та свобода, которой он пользовался в быту и в проявлении своих многообразных интересов, свидетельствовала гораздо более в пользу его широкой русской натуры, весьма хаотичной и даже ленивой.