Работы разных лет: история литературы, критика, переводы - Дмитрий Петрович Бак

С учетом сказанного понятно, что переиздание статей и эссе Владимира Лакшина вызовет резкое неприятие (раздраженное недовольство, иронические гримасы) многих и многих… На фоне тридцатилетней ревизии наследия шестидесятников аргументы противников Лакшина кажутся до боли предсказуемыми. Наш литератор поглощен темпераментной борьбой с режимом, сопоставимой по накалу с официальной борьбой самого режима за «победу идей социализма»? И – что? Культурные практики оппозиционера бывают изоморфны, структурно подобны ортодоксии – это историческая закономерность, а не личный грех. Например, в некоторых литературоведческих работах последнего времени небезосновательно доказывается, что историко-литературные построения основателей русской «формальной школы», резко противостоявшей (по крайней мере, до конца 1920-х годов) официальному вульгарному социологизму, были плотью от плоти революционной эпохи. Да, в картине литературной эволюции по Ю. Тынянову (накопление изменений на периферии «литературного ряда» и – после «автоматизации приема» – стремительное превращение периферии в центр) – ощутимы признаки «литературной революции». Но разве от этого концепции Тынянова и Эйхенбаума утрачивают эвристическую ценность?

Еще один предсказуемый «изъян» позиции Лакшина-критика и публициста: мнимое соглашательство с соцреалистическим официозом. Вместо возражений приведу поэтическую цитату 1920-х годов:

Из вскрикнувшей, разрубленной вселенной

Рванула мир рабочая, раздутая рука.

Пришли до срока, без гудка мы – радостная смена,

Все времена ушли в подземные забытые века…

Это из стихотворения «Последний шаг» А. Климентова, только-только вошедшего в литературу под именем Андрея Платонова. Ясно ведь как божий день, что принятие общепринятого канона либо противостояние ему (конечно, при условии соблюдения кодекса чести и честности) зачастую не влияет непосредственно и фатально на качество мыслительного и художественного продукта (Эйзенштейн, ранний Трифонов…). Не согласны? Вот еще несколько строк гениального Платонова, на этот раз из «Стихов о человеческой сути»:

Заражено пузо едою –

Неукоснительно и не спеша,

Пропавший пупок блестит чистотою:

Вся кожа в работу пошла.

Еда, брат, громадное дело,

Щами велик человек,

Ешь, чтоб душа не сопрела,

Лопай, давись, животом кукарекай!

(…)

Лечь бы, к примеру, поспаться,

Не сознавать, а сопеть,

Опомняся, тихо нажраться

И атмосферой воздушной лететь.

…М. Л. Гаспаров писал о двух возможных стратегиях построения истории литературы: архаизирующей и модернизирующей. В первом случае в любой эпохе видится неизбежное присутствие категорий и закономерностей, описанных если не в «Поэтике» Аристотеля, то уж, по крайней мере, в «Поэтическом искусстве» Буало или в лекциях Фридриха Шлегеля. Преобладает отстраненный анализ, абсолютная дистанцированность от описываемых событий, отсутствие личной заинтересованности, страсти и пристрастности в анализах и оценках. В случае модернизации, наоборот, прошлое прочитывается с точки зрения актуальной литературной полемики, неостывших споров, столкновения мнений. Именно последний подход с некой даже неизбежностью, со всеми сопутствующими преувеличениями воспроизводится в последние десятилетия при освоении наследия шестидесятников.

В самом деле, нельзя же отрицать, что в шестидесятые годы вновь открытый Булгаков, всегда державший в кармане адресованную режиму известную комбинацию из трех пальцев, многим казался гораздо значительнее Платонова! И Лакшин тоже так думал, и Булгакова неспроста столь подробно (и талантливо) анализировал. А потом оказалось, что Платонов (главными своими романами вошедший в широкий круг чтения позже, уже в годы так называемой перестройки) при всем его искреннем увлечении околомарксистскими прожектами переоборудования быта и вселенной предстает все более значительной фигурой на литературной карте истекшего столетия, рискну предположить – гораздо более значительной, нежели автор «Собачьего сердца». Снижает ли все это ценность работ Лакшина о Булгакове? Вопрос, по-видимому, риторический.

Пора сформулировать главный тезис. Современные ниспровергатели новомирской критики, вообще шестидесятнической «общественной активности», почти неминуемо подпадают под обаяние того самого материалистического понимания истории, которое, по их мнению, исказило все изводы подцензурной словесности после ХХ съезда. Помните, как в учебниках пресловутого «диамата» описывалась философия Гераклита? Мол, стихийный диалектик (в одну реку дважды не войдешь и т. д.), однако до гегелевских трех законов, увы, недотянул слегка. Poor Гераклит! Не ведал ни аза о Фейербахе и Плеханове! Бедный Лакшин, не оценил прозрений собственных ниспровергателей! Безоговорочное преобладание модернизации и актуализации всегда одноразово, годится для хлесткого эссе, но не для серьезного анализа литературного прошлого. Александр Блок – предтеча революционного реализма в поэзии, достойный включения в программу советской школы? Или ренегат, позорно продавшийся большевикам? В этом выборе нечего выбрать, две тенденциозные попытки модернизации тождественны друг другу именно благодаря их обоюдной однобокой предвзятости. Ежели ее не учитывать, тогда и правота антипушкинских выпадов Писарева окажется абсолютной: ну, к чему герои Пушкина шестидесятникам девятнадцатого столетия – Базаров куда как полезней и приятней…

В навязшем в зубах многолетнем ниспровержении энтузиастов шестидесятых годов преобладает «перестроечная» логика, зафиксированная в названии некогда культовой пьесы-однодневки: «Дальше… дальше… дальше!». Сталин вам не мил? Вернемся к «ленинским нормам». Потом – на несколько месяцев – к «бухаринским». «Дальше» – дурная бесконечность. Попытки достучаться до единственно верных оценок прошлого с точки зрения горячей современности обречены на скучную наивность. Оставим в покое Гераклита, не будем рассматривать его тексты сквозь кривое зеркало. Частое исполнение «Марсельезы» в официальных случаях не означает ведь преклонения перед гильотиной! Спокойное перечитывание статей новомирских критиков не означает сочувствия их неизбежным иллюзиям.

И еще одно замечание. Нынче принято морщиться при упоминании о социологизирующей критике, оно и понятно – уж сколько лет кормили бесконечными разборами типичных характеров в типичных обстоятельствах. Но только близорукий может не заметить, что «добролюбовская» критика и «чернышевская» литература сегодня стремительно возвращаются. Герметичная сосредоточенность на проблемах стилистических и языковых давно уж канула в Лету, брезгливое небрежение «общественными функциями» литературы вызывает у множества недавно явившихся литераторов одно лишь брезгливое небрежение. Можно по-разному относиться к «Осумасшедшевшим безумцам», Пирогову, Шаргунову, Прилепину, – но нельзя не замечать их присутствия в литературе.

Вот почему не стоит превращать позицию Лакшина в заведомо проигрышную и устаревшую. Как бы не оказались устаревшими и проигрышными позиции его сегодняшних оппонентов… Небесполезно было бы непредубежденно перечитать Лакшина, только не выдуманного, а подлинного. Того самого, который и о близком, и о чуждом пишет не иначе как «раскрылетившись»…

IV. Рецензии

Краснощекова Е. А. Иван Александрович Гончаров: мир творчества

СПб.: Пушкинский фонд, 492 с.[577]

Книги о Гончарове продолжают издаваться с завидной регулярностью[578]. Более того, сравнительно недавно наконец вышли в свет долгожданные первые тома академического собрания сочинений[579]. И все же на фоне довольно значительных достижений гончароведения последних лет книга Е. А. Краснощековой заслуживает особого внимания. И дело не только